Харуки мураками охота на овец краткое содержание. “Охота на овец” – почти “Нобелевка”! Рецензия на роман Мураками

- Мистер Мураками! А ведь правда?.. - увесистая пауза. - Ведь это правда, что ваша Овца - не что иное, как символ первородного феминистического начала в контексте патриархального уклада современного социума? - с победным видом отчеканивает девица и умолкает в ожидании немедленного подтверждения своих слов.

Мураками задумывается на какие-то пять секунд. И поднимает на вопрошавшую безмятежные глаза:

- Да нет… - отвечает он с мягкой улыбкой. - Овца - это просто Овца.

(Дмитрий Коваленин, «СУСИ-НУАР. Занимательное муракамиЕдение»)

Любимый мною Кортасар писал — «роман побеждает всегда по очкам, рассказ должен выиграть нокаутом». С теми моими знакомыми, которые читали Мураками, мы всегда отмечаем тот факт, что Мураками мастер «большого» жанра. То есть, чем больше у него объем произведения, тем оно сильнее и интереснее для читателя. В его арсенале очень много рассказов, но ни один из них так не «цепляет», как любой из его романов. Не получается у него сделать гениальную фотографию на цветной полароид, но дай ему в руки краски и полотно размером в стену, он напишет невероятно богатую и сюжетную эпическую картину мира.

«Охота на овец» получилась именно такой – масштабной и смысловой. Это произведение Мурками писал как заключительную часть «Трилогии Крысы», но в итоге трилогия была написана из четырех книг, завершаясь «Дэнс, дэнс, дэнс». Но «Охоту» можно читать и как самостоятельное произведение. Главному героя романа необходимо найти и убить некую Овцу, — то ли это метафора, которой обозначается кто-то или что-то, то ли метафизическая сущность, способная во что-то (кого-то) воплощаться или «переВОПЛОЩАТЬСЯ». В поисках этой самой овцы и проходит описание истории главного героя. И приключения вовсе не философские или мыслительные, а вполне триллерные и во многих местах даже мистические. Сюжет, кстати, у Мураками я воспринимаю как «основу» или то, из чего складывается смысл книги. Очень важны действия героев, их реакция на окружение. Именно на них строится какой-то общий «дзен» Мураками. Конечно, и диалоги, и слова также важны и интересны, но действия у японского автора несут огромную смысловую нагрузку.

Овца в романе пытается реализовать некую, только ей понятную, миссию. Эта миссия кажется нелогичной для человека и несет в себе анархический смысл. Но выводы все же должен сделать читатель, который рискнет погрузиться во внутренний мир Мураками.

Особо хочется упомянуть «Dark side» , темную (для нас, может, ближе слово «злую») сторону повествования. Именно таким термином сам автор обозначал все то, что может вызвать в человеке страх или «сильное непонимание». Поверьте, в этой книге есть места, во время чтения которых пробегают мурашки по коже. Как отмечал сам Мураками и исследователи его творчества, главными источниками вдохновения были фильм «Апокалипсис сегодня» Копполы и книга «Долгое прощание» Рэймонда Чандлера. Но в то самое время, когда автор работал над «Охотой», была напечатана и его статья «Страхи изможденного человека - Стивен Кинг», вошедшая в серию «Америка современников», что указывает заинтересованность автора темой страха и ужаса.

В целом, роман очень интересен именно своей загадочностью и очень интересным сочетанием реализма и мистицизма. В этом произведении даже главные герои обезличены, у них нет имен, а многие персонажи называются прозвищами: Крыса, Черный Секретарь, Женщина Крысы, Сенсей, Девчонка, Которая Спала с Кем ни Попадя и т.д. То есть и для искателей «теории литературы» данный роман будет очень интересен. А аналогию с главными героями может провести практически каждый читатель. Кто с каким… А вы готовы погрузиться в совершенно незнакомый и местами невероятно странный мир? Ну что ж, тогда вы – везунчик, который еще не знаком с «Охотой на овец».

Так что же такое Овца?

«Да я и сам не знаю, - улыбается Мураками через три года после выхода в свет «Охоты». - Но уверен, именно это и стало главной причиной успеха книги».

Охота на овец
Краткое содержание произведения
С этой книги начался успех автора в России. Главный герой – повзрослевший хиппи (Альтер эго самого Мураками) мается в мелком рекламном бизнесе. От него ушла жена. Внезапно, его вызывают в могущественный рекламный концерн и требуют объяснить, откуда он взял фотографию одной странной овцы. Выясняется, что эта овца – некий психический монстр, вселяющийся в сознание человека, дабы его руками воплотить в жизнь некий план. Прежним хранителем овцы был создатель концерна, но та покинула его

И теперь он при смерти. Верный секретарь готов на все, чтобы вернуть духа.
Герой, в сопровождении подруги с экстрасенсорными способностями (имя ее он не знает, называя просто “Подруга”) едет на поиски в японскую провинцию (фото прислал его лучший друг, по прозвищу Крыса). Он поселяется в зачуханном отеле “Дельфин” и знакомится с отцом хозяина, в мозг которого впервые и вселилась овца. Произошло это славное событие в Монголии, во время японской оккупации Китая. Здесь Мураками проводит параллель с монгольскими духами-хранителями, и, персонально – с духом Чингисхана.
Герой отправляется в дом друга, но Крыса уже мертв и является в виде духа. Он рассказывает, что овца вселилась в него, желая сделать своим новым орудием достижения мирового господства. Не желая, чтобы она окончательно закабалила его волю, Крыса покончил с собой.
Герой возвращается домой. Он лишился друга и возлюбленной (та покинула его, не выдержав приближения к проклятому месту).

Харуки Мураками

Охота на овец

Часть первая

ПИКНИК СРЕДИ НЕДЕЛИ

О ее смерти сообщил мне по телефону старый приятель, наткнувшись на случайные строчки в газете. Единственный абзац скупой заметки он членораздельно зачитал прямо в трубку. Заурядная газетная хроника. Молоденький журналист, едва закончив университет, получил задание и опробовал перо.

Тогда-то и там-то такой-то, находясь за рулем грузовика, сбил такую-то.

Вероятность нарушения служебных обязанностей, повлекшего смерть, выясняется...

– Где будут похороны? – спросил я.

– Да откуда я знаю? – удивился он. – У нее, вообще, была семья-то?

Разумеется, семья у нее была.

Я позвонил в полицию, спросил адрес и номер телефона семьи, затем позвонил семье и узнал дату и время похорон. В наше время, как кто-то сказал, если хорошо постараться, можно узнать что угодно.

Семья ее жила в «старом городе», Ситамати. Я развернул карту Токио, отыскал адрес и обвел ее дом тонким красным фломастером. То был действительно очень старый район на самом краю столицы. Ветвистая паутина линий метро, электричек, автобусов давно утратила какую-либо вразумительную четкость и, вплетенная в сети узких улочек и сточных каналов, напоминала морщины на корке дыни. В назначенный день пригородной электричкой от станции Васэда я отправился на похороны. Не доезжая до конечной, я вышел, развернул карту токийских пригородов и обнаружил, что с равным успехом мог бы держать в руках карту мира. Добраться до ее дома стоило мне нескольких пачек сигарет, которые пришлось покупать одну за другой, каждый раз выспрашивая дорогу.

Дом ее оказался стареньким деревянным строением за частоколом из бурых досок. Нагнувшись, я через низенькие ворота пробрался во двор. Тесный садик по левую реку, похоже, был разбит без особой цели, «на всякий случай»; глиняную жаровню, брошенную в дальнем углу, на добрую пядь затопило водой давно прошедших дождей. Земля в саду почернела и блестела от сырости.

Она убежала из дома в шестнадцать; видно, еще и поэтому похороны прошли очень скромно, словно украдкой, в тесном домашнем кругу. Семья состояла сплошь из одних стариков, да то ли родной, то ли сводный брат, мужчина еле за тридцать, заправлял церемонией.

Отец, низкорослый, лет пятидесяти с небольшим, в черном костюме с траурной лентой на груди стоял, подпирая косяк двери, и не подавал ни малейших признаков жизни. Взглянув на него, я вдруг вспомнил, как выглядит дорожный асфальт после только что схлынувшего наводнения.

Уходя, я отвесил молчаливый поклон, и он так же молча поклонился в ответ.

Впервые я встретился с ней осенью 1969 года; мне было двадцать лет, ей – семнадцать. Неподалеку от университета была крохотная кофейня, где собиралась вся наша компания. Заведеньице так себе, но с гарантированным хард-роком – и на редкость паршивым кофе.

Она сидела всегда на одном и том же месте, уперев локти в стол, по уши в своих книгах. В очках, похожих на ортопедический прибор, с костлявыми запястьями – странное чувство близости вызывала она во мне. Ее кофе был вечно остывшим, пепельницы – неизменно полны окурков. Если что и менялось, то только названия книг. Сегодня это мог быть Мики Спиллэйн, завтра – Оэ Кэндзабуро, послезавтра – Аллен Гинзберг... В общем, было бы чтиво, а какое – неважно. Перетекавшая туда-сюда через кофейню студенческая братия то и дело оставляла ей что-нибудь почитать, и она трескала книги, точно жареную кукурузу, – от корки до корки, одну за другой. То были времена, когда люди запросто одалживали книги друг другу, и, думаю, ей ни разу не пришлось кого-то этим стеснить. То были времена «Дорз», «Роллинг Стоунз», «Бердз», «Дип Перпл», «Муди Блюз». Воздух чуть не дрожал от странного напряжения: казалось, не хватало лишь какого-нибудь пинка, чтобы все покатилось в пропасть. Дни прожигались за дешевым виски, не особо удачным сексом, ничего не менявшими спорами и книжками напрокат. Бестолковые, нескладные шестидесятые со скрипом опускали свой занавес.

Я забыл ее имя.

Можно бы, конечно, раскопать лишний раз ту газетную хронику с сообщением о ее смерти. Только как ее звали – мне сейчас совершенно не важно. Я не помню, как оно когда-то звучало. Вот и все.

Давным-давно жила-была Девчонка, Которая Спала С Кем Ни Попадя...

Вот как звали ее.

Конечно, если всерьез разобраться, спала она вовсе не с кем попало. Не сомневаюсь, для этого у нее были какие-то свои, никому не ведомые критерии. И все же, как показывала действительность любому пристальному наблюдателю – спала она с подавляющим большинством.

Только однажды, из чистого любопытства, я спросил у нее об этих критериях.

– Ну-у-у, как тебе сказать... – ответила она и задумалась секунд на тридцать. – Конечно, не все равно, с кем. Бывает, тошнит при одной мысли... Но знаешь – мне просто, наверное, хочется успеть узнать как можно больше разных людей. Может, так оно и приходит ко мне – понимание мира...

– Из чьих-то постелей?

Наступил мой черед задуматься.

– Ну и... Ну и как – стало тебе понятнее?

– Чуть-чуть, – сказала она.

С зимы 69-го до лета 70-го я почти не виделся с ней. Университет то и дело закрывали по разным причинам, да и меня самого порядком закрутило в водовороте неприятностей личного плана.

Когда же осенью 70-го я заглянул наконец в кофейню, то не обнаружил среди посетителей ни одного знакомого лица. Ни единого – кроме нее. Как и прежде, играл хард-рок, но неуловимое напряжение, наполнявшее воздух когда-то, испарилось бесследно. Только паршивый кофе, который мы снова пили, так и не изменился с прошлого года. Я сидел перед нею на стуле, и мы болтали о старых приятелях. Многие уже бросили университет, один покончил собой, еще один канул без вести... Так и поговорили.

– Ну а сам-то – как ты жил этот год? – спросила она у меня.

– По-разному, – ответил я.

– Стал мудрее?

– Чуть-чуть.

В эту ночь я спал с нею впервые.

Я ничего толком не знаю о ней, кроме того, что когда-то услышал – то ли от кого-то из общих знакомых, то ли от нее самой между делом в постели. То, что еще старшеклассницей она вдрызг разругалась с отцом и сбежала из дому (и, понятно, из школы), – это точно, была такая история. Но где жила и чем перебивалась – этого не знал никто.

Дни напролет просиживала она на стульчике в рок-кафе, поглощая кофе чашку за чашкой, выкуривая одну сигарету за другой и перелистывая страницу за страницей очередной книги в ожидании момента, когда, наконец, появится какой-нибудь собеседник, который заплатит за все эти кофе и сигареты (не ахти какие суммы для нас даже в те дни) и с которым она, скорее всего, и уляжется этой ночью в постель.

Вот и все, что я знал о ней.

Так и сложилось: с той самой осени и до прошлого лета раз в неделю, по вторникам, она приходила ко мне в квартирку на окраине Митака. Ела мою нехитрую стряпню, забивала окурками пепельницы и под хард-рок по «Радио FEN» на полную катушку занималась со мной любовью. Утром в среду, проснувшись, мы гуляли с ней в маленькой рощице, постепенно добредали до студенческого городка и обедали в местной столовой. И уже после обеда пили жиденький кофе на открытой площадке под тентами и, если погода была хорошей, валялись в траве на лужайке и разглядывали небеса.

«Пикник среди недели», – называла это она.

– Каждый раз, когда мы приходим сюда, я чувствую себя будто на пикнике.

– На пикнике?

– Ну да. Куда ни глянь – трава. У людей вокруг счастливые лица...

Стоя в траве на коленях, она испортила несколько спичек, прежде чем наконец прикурила.

– Солнце подымается, потом садится; люди появляются и исчезают... Время течет, как воздух, – все как на настоящем пикнике, ведь правда? Через две-три недели мне стукало двадцать два. Ни надежды в ближайшее время закончить университет, ни причины бросать его на полдороге. На распутье сомнений и разочарований уже несколько месяцев кряду я не решался сделать в жизни ни шага.

Мир вокруг продолжал вертеться – только я, казалось, совершенно не двигался с места. Что бы ни являлось моим глазам в ту осень 70-го – все окутывалось странной дымкой печали, все сразу и с катастрофической быстротой увядало, теряя цвет. Лучи солнца, запах травы, еле слышные звуки дождя – и те раздражали меня. Неотвязно меня преследовал сон о ночном поезде. Всегда один и тот же. Поезд, полный табачного дыма и туалетной вони, набитый людьми так, что не продохнуть. В вагоне, где яблоку негде упасть, заблеванные простыни липнут к телу. Не в силах терпеть, я подымаюсь с полки, протискиваюсь к дверям и схожу на случайной станции. Местность заброшена и пустынна – ни огонька. На станции не видать даже стрелочника. Ни часов, ни расписания – ничего... Такой вот сон.

В то время, мне кажется, я во многом подходил ей. Пусть нелепо и болезненно, но был нужен ей именно таким, каким был. В чем подходил, чем был нужен – сейчас уже не припомню. Может, я был нужен лишь себе самому – и не больше, но ее это ничуть не смущало. А может быть, она просто так развлекалась, – но чем именно? Как бы там ни было, вовсе не жажда ласки-нежности притягивала меня к ней. И сейчас еще, стоит вспомнить ее, возвращается ко мне то странное, неописуемое ощущение. Одиночества и печали – словно от прикосновения чьей-то руки, вдруг протянутой сквозь невидимую в воздухе стену.

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие

Дмитрий Коваленин

Лучший способ потратить деньги, или
Что делать в период острой джазовой недостаточности

Впервые на русском:
космополитические анархии
Харуки Мураками

- Скажите, вы любите деньги?
- О, да! Я очень люблю деньги!
На них можно купить свободное
время, чтобы писать...

Из интервью Харуки Мураками
журналу "Нью-Йоркер", 1995

Overture

Книги этого странного человека могут довольно серьезно изменить ваше отношение к японской литературе. Ибо ТАКОЙ японской литературы даже самый "продвинутый" наш читатель еще не встречал. Романы и рассказы Харуки Мураками вот уже более двадцати лет покоряют сердца и воображение читателей в Америке, Канаде, Корее и Западной Европе - а бурные волны российской истории, как ни досадно, на полтора десятилетия задержали появление на русском языке книг одного из самых экстравагантных писателей сегодняшней Японии.

Выражаясь языком его аудитории, Мураками "элитарен и крут". В том самом, молодежно-бескомпромиссном понимании крутизны - как на разных континентах круты Боб Дилан или Сэлинджер, Сю Уэмура или Акира Куросава, Борис Гребенщиков или братья Стругацкие. Для тридцатилетних токийских яппи ввернуть его имя в беседе за стойкой бара ("Как думаешь, дадут ему когда-нибудь Нобелевку?") - хороший стиль, некий ритуал приобщения к последним веяниям "альтернативной культуры". Быть начитанным в принципе или просто разбираться в книгах других модных авторов при этом как бы не обязательно. Ибо есть литература вообще - а есть "миры Мураками". Совсем же не знать его имени - это все равно, что не уметь пользоваться Интернетом или не распознавать "навскидку" голоса Дженис Джоплин. В понимании образованной японской молодежи девяностых годов. Харуки Мураками крут однозначно и, судя по всему, надолго - несмотря на то, что сам никогда сознательно к этому не стремился.

Харуки Мураками - японец, почти постоянно живущий за рубежом. Последний десяток лет он переезжает из Греции в Италию, из Европы в США - и продолжает писать, писать по-японски, с угнетающей его издателей и переводчиков продуктивностью: в среднем - по толстому роману в год, не считая культурологических эссе, рассказов и переводов "эстетской" англоязычной литературы.

Старики-японцы не любят его. Молодежь - боготворит. И те, и другие - фактически за одно и то же: прежде всего, от него... "слишком воняет маслом". Японское выражение "бата-кусай" (воняющий маслом) у нации, традиционно не употребляющей в пищу молоко, означает все прозападное, вычурно-неяпонское, пришлое, чужое. Мураками для них "воняет маслом с головы до ног". Его герои едят стэйки, пиццы и спагетти, слушают Эллу Фитцджеральд и Россини, а один из его самых знаменитых романов - двухтомник "Норвежский лес" ("Норувэй-но мори", 1987) - назван в честь песенки "Битлз". И поначалу кажется - эти истории могли бы произойти где угодно. На страницах его произведений не встретишь ни имен, ни фамилий, и лишь названия городов да улиц как бы вскользь напомнят о том, что существует такая страна - Япония. Люди в "мирах Мураками" носят джинсы и "сникерсы", смотрят фильмы Хичкока, ездят на "фольксвагенах", пьют "Хайнекен", а образы для диалогов и мыслей черпают из мирового рок-н-ролла и современной западной литературы, давно уже не скованных рамками истории, традиционного юмора или поп-культурных поветрий какой-то отдельной страны. Именно поэтому переводить Мураками - удовольствие особое: переводя с японского, словно общаешься со всем белым светом одновременно. О Японии - но и не замыкаясь в ней...

MURAKAMI - The First Take

Родился писатель 12 января 1949 г. в Киото, но детство его прошло в крупном индустриальном порту Кобэ - одном из немногих городов Японии пятидесятых-шестидесятых годов, где можно было достать зарубежные книги и пообщаться с иностранцами. В юности Харуки провел много времени за чтением книг на английском, которые "откапывал" в книжных лавках неподалеку от порта. Редкий японец в те годы владел английским языком. Моряки американских судов, что заходили в порт на пару дней, то и дело "скидывали " прочитанное за гроши, и букинисты охотно принимали от них "непонятные" книги - для перепродажи очередным заезжим иностранцам. Начитавшийся Трумэна Капоте, Раймонда Карвера, Марселя Пруста, молодой Харуки ведет нескончаемые споры с отцом - преподавателем японского языка и литературы - и все больше укрепляется в мыслях о том, что японская литература нуждается в серьезной модернизации. Что мешает современной японской литературе из "литературы для внутреннего пользования" превратиться в литературу общемирового масштаба? Споры эти в итоге отдалили сына-космополита от патриота-отца - и послужили причиной многолетнего молчания между ними. Студенчество Харуки пришлось на годы политического хаоса. Знаменитые студенческие бунты закончились полным поражением: молодежи не дали сказать свое слово в переустройстве стремительно индустриализирующейся страны. Как и многие другие "бунтари семидесятых", что кидались на ограждения американских военных баз во время войны США во Вьетнаме, Харуки пришел к очередному десятилетию "повзрослевшим и разочарованным", и видел больше смысла уже не в поисках "справедливости" окружающего мира, а в нюансах взаимоотношений людей, во внутренней гармонии индивида. "Хотя Япония и не участвовала в той войне, мы действительно ощущали своим долгом остановить ее. Это (студенческие бунты. - Д. К.) была дань нашей мечте - мечте о новом мире без войн", - вспоминает писатель. Чуть позже Мураками женится, а вскоре заканчивает обучение на отделении классической (греческой) драмы престижнейшего университета Васэда. И начинает писать. Он хорошо помнит, как ЭТО пришло к нему в первый раз. Апрель 1978 года. Весенний токийский полдень, "теплый ветер с запахом жареной камбалы", оглушительный рев стадиона. Двадцатидевятилетний Мураками на трибуне в толпе болельщиков смотрит бейсбольный матч Япония - США. Неотразимый Дэйв Хилтон открывает первый матч сезона. Вот игрок мастерски отбивает одну подачу, потом так же четко - вторую. Трибуны неистовствуют... И в этот миг он понимает, что может написать роман. До сих пор не может сказать, откуда пришло это чувство. "Я просто понял это - и все". В те дни он и его жена Йоко держали в Токио небольшой джаз-бар под названием "Питер Кэт". Каждую ночь после закрытия Харуки оставался в баре на час-другой и писал за кухонным столом. Роман, начатый на английском языке (!), назывался "Слушай песню ветра" ("Hear The Wind Sing" = "Кадзэ-но ута-о кикэ", 1979), и о бейсболе в нем не говорилось ни слова. Название позаимствовано из рассказа любимого автора Мураками - Трумэна Капоте. Светло-грустный, тонко скомпонованный из воспоминаний тинэйджера, контрастирующих с неожиданно зрелыми философскими импровизациями на темы жизни и смерти, - этот роман-коллаж будто заполнил некую "пустовавшую нишу" в литературе молодежи уходящих семидесятых. Монологи-рассуждения героев подкупают кажущейся простотой и печальной мудростью: их хочется слушать, как старого друга, который говорит с тобой о твоих проблемах и на твоем языке.

"Хочу рассказать о своей подруге... Всегда нелегко рассказывать о том, кого уже нет. Еще труднее - о девчонке, которая умерла молодой. Раз она умерла, она теперь всегда молода - в то время как я, живой, с каждым годом, с каждым месяцем и днем становлюсь все старее. Иногда мне кажется - я старею буквально с каждым часом. И что самое страшное - это действительно так..."

Приз литературного журнала "Гундзо" учреждается в Японии для произведений ранее не публиковавшихся авторов. Подавая "Песню ветра" на этот престижный конкурс, Мураками "не сомневался, что победит". Он не ошибся. В том же 1979 году роман-призер был распродан неслыханным для дебюта тиражом - свыше 150 тысяч экземпляров в толстой обложке.

"Охота на Овец" - третий "толстый роман" писателя, завершающий так называемую "Трилогию Крысы", имена героев которой стали чуть ли не нарицательными для читающей молодежи Японии наших дней. Однако именно в этой книге мистерия, которую автор начал раскручивать в романах "Слушай песню ветра" и "Китайский бильярд 1973 " ("Пинбоору 1973 ", 1983), приобрела поистине вселенский размах, - что и дало нам повод выбрать "Овец" для первого перевода Мураками на русский язык. Интересно, что в дальнейшем трилогия получила продолжение - тот же герой появляется в романе "Дэне, Дэне, Дэне" ("Дансу, Дансу, Дансу", 1991) и воспоминания о друге Крысе частенько всплывают в его памяти.

"JAZZEN": СТИЛЬ ЖИЗНИ ИЛИ ФОРМА ЛИТЕРАТУРЫ?
(Allegro non troppo)

Всегда нелегко отвечать на вопрос, в каком конкретно жанре пишет Мураками. Оккультный детектив? Психоделический триллер? Антиутопия? И то, и другое, и третье... И неизменно - что-то еще.

С кем сравнивать? Американские литературоведы готовы, хотя и с солидными оговорками, причислить его к разряду "фэнтэзи", или "ненаучной фантастики". Сам же Мураками считает, будто наибольшее влияние на него оказал "последний классик Японии" Кобо Абэ, - но в то же время признается, что для создания "Охоты на Овец" ("Хицудзи-о мэгуру боокэн", 1982) "одолжил кое-что" у Чандлера, а один из самых популярный своих романов, "Норвежский лес", писал под сильным влиянием Ф.-С. Фитцджеральда... Чем заполнить пропасть между крайностями подобных сравнений - решать читателю.

При чтении его прозы возникает чувство, будто разглядываешь мастерски выполненный фотоколлаж? из фрагментов реальности вперемежку со сновидениями, а в ушах постоянно звучат, переплетаясь друг с другом, фразы музыкальных произведений. Образы и метафоры в тексте по-дзэнски внезапны и по-символистски точны, языковой поток пульсирует смысловыми синкопами, оглавления напоминают обложки джазовых пластинок, а сюжет будто расщепляется на несколько партий для разных инструментов, импровизирующих на общую, не сразу уловимую тему в духе Чика Кориа или Арта Блэйки. Музыкализация текстового потока - назовем это так - прием, знакомый нам больше по испаноязычной литературе (Лорка, Борхес, Маркес, Кортасар), - приносит удивительные плоды на почве традиционного японского эстетизма. "Джазовый дзэн"? "Дзэновый джаз"? Так или иначе, но именно в этом измерении, на неуловимом стыке Востока и Запада - маргинально-условном, как тональность си-диез - импровизируют свои жизни герои Мураками. Их поступки, мысли и судьбы (как и общее развитие сюжета) невозможно предугадать, руководствуясь законами какого-то определенного литературного жанра. Они и сами не ведают, что с ними будет даже через час, не стремятся это узнать и не строят никаких планов на будущее. Они плывут по течению, не пытаясь ни перенять, ни изменить дикий джаз окружающей жизни - но при любых, самых жестких диссонансах сохраняют свой стиль игры.

МОНСТРЫ ПОД КРОВАТЬЮ, Part One

Несмотря на вычурность ситуаций и запутанную событийную нить, основная тема "Овец" классически проста. Нам, европейцам, привычнее называть ее "конфликтом доктора Фауста ". Однако здесь мы рискуем попасть в ловушку: говоря "Фауст", мы почти автоматически готовы продолжить: "и Дьявол", - и это сразу навяжет нам слишком определенный, слишком "знакомый" образ, выпестованный околохристианским искусством двух последних тысячелетий в сознании западного человека (разве только длину рогов и размер копыт каждый волен додумывать самостоятельно).

Но!

В восточном сознании мы имеем дело с принципиально иным отношением к Злу. В отличие от Запада, на Востоке (в дзэне) нет Зла как такового. Есть лишь Непонятное - или Пока Непонятое нами в самих себе...

Как заметила интереснейшая исследовательница современной японской литературы Сюзэн Дж. Нэпиер, "метафизическое тем больше проявлялось в литературе Латинской Америки и Японии, чем сильнее сопротивлялись этносы не-европейского образца нашествию всепоглощающего западного детерминизма" (Susan. Napier. The Fantastic in Modern Japanese Literature. London, 1996)

И в самом деле - в отличие от Запада с его попытками разобрать, проанализировать поведение и душу человека по косточкам, в литературе других этносов, включая японский, мы встречаемся с нежеланием (не сказать - констатацией невозможности) человека быть познанным наукой, собственными же мозгами до конца. От Кортасара и Маркеса - до Кобо Абэ и Мураками - сегодня, в конце самого технократического столетия Истории, прослеживается поиск Непознанной Тайны Природы, мистического начала человеческой души, неподвластных логическому объяснению.

О ЖЕНЩИНАХ И ПРИРОДЕ СКРЫТОГО ЭРОТИЗМА (Scherzo)

Видимо, нужно быть женщиной, чтобы сразу обратить на это внимание, - но наблюдения той же Сюзэн Нэпиер предлагают любопытный угол зрения на природу писательских мотиваций Запада и Востока.

Если в эпосах Европы образы главных сил Природы так или иначе восходили к мужскому началу - фаллосу, то для "этнического подсознания" по крайней мере двух культур - латиноамериканской и японской - традиционна тяга к так называемому "возврату в утробу". Именно женский детородный орган имеет мистическое Предназначение, именно женщина выступает связным-посредником между героем произведения и Монстром, и именно этот выбор - "родиться ли обратно", перестав быть Тем, Что Ты Есть, - предстояло решить Крысе, когда перед ним разверзлось Горнило Вселенной, предложенное Овцой.

Но что самое интересное - до Мураками женщины крайне редко персонифицировались. Так, "несомненной заслугой" Мураками считает Нэпиер и то, что фактически впервые в "мужской" художественной беллетристике мы встречаем яркий индивидуальный женский характер. Как ни удивительно, до сих пор в японской литературе было крайне сложно найти хоть один выпукло, живо выписанный женский персонаж, которому симпатизируешь и сочувствуешь, чьи проблемы действительно переживаешь в процессе чтения. В подавляющем большинстве случаев образы женщин были традиционно схематичны и выполняли строго определенную "посредническую" функцию для отражения характера мужчины-героя (не исключено, что как раз поэтому женщины составляют чуть ли не 60% поклонников творчества Мураками в медленно, но верно феминизирующейся Японии девяностых).

Женские портреты в романах Мураками - глубокое и самостоятельное явление, требующее отдельной статьи. Сейчас же просто отметим: сексуальный манифест героя - "мы не киты" - может получить неожиданно актуальное прочтение. В отношении поклонников традиционного японского патриархата, в отношении мужчин, зацикленных на собственном эго "китовых масштабов", - это звучит как своеобразный призыв отвернуться от зеркала и увидеть Личность в женщине рядом с собой.

МОНСТРЫ ПОД КРОВАТЬЮ, Part Two

Итак, за исключением "Норвежского леса " - самого реалистичного из его романов - почти в каждой книге Мураками нам является Монстр. Чудовище может иметь самые разные формы. В одной истории это полузаброшенный отель, мистическим образом переворачивающий судьбы постояльцев, в другой - животное-призрак, которое вселяется в людей и "лакомится их душами, как коктейлем через соломинку", в третьей - бестелесная субстанция, являющаяся человеку в виде приступов рвоты и телефонных звонков. Монстры эти не положительны и не отрицательны, не добры и не злы. Их космическое Предназначение и цели, как правило, остаются вообще за пределами человеческого воображения.

- А цель у Овцы - она вообще гуманна?
- Гуманна... В понимании Овцы.

Встретив Монстра, мы вынуждены иметь дело с тем, в чем не можем отразиться, что не можем использовать для себя (как поступали со всем, что встречали на нашем пути до сих пор). Наш противник гораздо больше нас - и на этом фоне нам приходится переоценивать свои силы заново. В сравнении с тем, что являет собой Овца, наши проблемы Личной Совести (установка из сценария "человек среди людей", традиционно бередившая западного писателя) оказываются безнадежно размыты - и перекрываются вопросами о выживаемости человека, о необходимости такого выживания, о предназначении homo sapiens как биологического вида, даруя нам принципиально новый взгляд на самих себя.

Очень ярок в этом контексте диалог героя с Водителем-католиком о телефонном номере Бога (по которому герой так и не позвонил). Возможен ли разговор человека с Богом, когда сам человек не знает, что представляет из себя? О чем спрашивать Его, когда наши главные проблемы - лишь в нас самих? Вопрос зависает в воздухе, и комичность всей ситуации с привкусом недоосознанной трагедии - одна из наиболее запоминающихся синкоп в психоделии "Охоты на Овец".

Гуманность Овцы в нашем понимании проявляется на страницах романа лишь однажды: прежде чем вселиться в Профессора, она вежливо спрашивает его согласия... Собственно, с этого и начинается Испытание. Ибо главный Выбор, невзирая на монстров, мы все-таки делаем сами. Один раз - и уже не повернуть. Встреча с Чудовищем в "мирах Мураками" предполагает не конфликт человека со внешним злом (как в традиционном "фэнтэзи"), но - внутренний спор человека с самим собой: чего я САМ хочу, каким я хотел бы видеть себя в этом мире? Отдать душу в лапы зверя за богатство-бессмертие-власть или остаться маленьким человеком - с дырой в кармане, но свободным душой и телом?

Ничто не ново под луной. Конечно же, эта дилемма стара как мир - и останется актуальной, покуда жив человек. Но так или иначе, Выбор этот всегда глубоко личен, он не терпит никаких обусловленных социумом доктрин. Его не обоснуешь ни логикой, ни святыми писаниями, ни преданностью сиюминутным идеалам. Для такого выбора нужно прежде всего быть Личностью с внутренними установками - неважно, сколько у тебя при этом денег на счету или какой властью ты обладаешь. Именно поэтому главный герой "в потертых джинсах, стоптанных "сникерсах" и майке, на которой Снупи обнимается с доской для серфинга " оказывается сильнее и жизнеспособнее, чем важные персоны в смокингах и лимузинах. И хотя постепенно он теряет все, на чем строится жизнь "приличного человека" - семью, дом, работу, уверенность в завтрашнем дне, - именно это и становится его силой, благодаря которой он побеждает, хотя и не рад своей победе и не представляет, как ею распорядиться. Поскольку с самого начала не хотел никого победить.

И вот тут мы, возможно, подходим к главному секрету популярности Харуки Мураками. Фактически это - первый японский писатель нового времени (восьмидесятых-девяностых годов), который открыто предлагает молодежи, ни много ни мало, "героя своего времени" с прочувствованной и осознанной позицией.

Позиция эта настолько ярка и индивидуальна, а подача ее - настолько джазово-ненавязчива, что, с одной стороны, не может не "входить как нож в масло" в психику японской молодежи, измотанной доктринами "группового сознания", а с другой стороны - не может не раздражать апологетов этих доктрин. Ведь отличительная черта протагонистов Мураками (невольно напрашивается аналогия с героями братьев Стругацких) - это их имманентная непродажность. Они неуютны для окружающих и непригодны для классической "приличной жизни". Они не признают дутых авторитетов и не очень-то заботятся о собственном будущем. Что бы с ними ни происходило, "эти странные люди " хотят оставаться людьми в самых нечеловеческих ситуациях - и в переносном, и (на страницах "Овец") в буквальном смысле слова.

Оставаться живыми - пусть даже их поступки некому понять и оценить. А если придется - то и ценою собственной жизни.

ДЗЮНИТАКИ У НАС В ГОЛОВЕ (Vivo)

Совершенно не случайно, что именно этот конфликт - резкое противостояние индивида заскорузлым "общественным ценностям" - на острие пера одного из самых читаемых японских писателей наших дней. За последние двадцать лет это общество вступило в беспрецедентный общественный кризис - кризис "поколения детей Японского Чуда". Начиная с восьмидесятых, проблема самоопределения у японской молодежи встает куда острее, чем у всех предыдущих поколений с конца войны. Осмелимся заметить - у России и Японии восьмидесятых-девяностых годов вообще гораздо больше общих проблем, чем принято думать при катастрофической нехватке информации с обеих сторон. Так, в те же восьмидесятые, когда Россия постепенно и неизбежно лишалась "хребта" советской системы, начал заваливаться и японский "колосс на глиняных ногах" - система пожизненного найма, ГАРАНТИРОВАВШАЯ человеку безбедное существование - в обмен на рабскую покорность и повиновение "вечно правому" большинству. Фокус в том, что без отлаженной системы гарантий весь уклад японского общества летит в тартарары. 70% людей этой страны строят свое существование на банковских кредитах и займах. Деньги за купленный дом выплачиваются полностью только к пенсии; больше половины общества возвращает долги всю жизнь. Малейший просчет, потеря работы - и ты теряешь все. Судьба городка Дзюнитаки и есть, по Мураками, извечный удел всей Японии: беспросветный труд, безрадостная жизнь - и ни малейшего шанса разорвать этот замкнутый круг.

Но сегодня эта система начинает давать все более ощутимые сбои. И поколение молодых "зависает" - словно начинающий музыкант, которого лишили нот и вынуждают играть, как получится. Уровень страха на душу населения заметно вырос - и, соответственно, вырос Монстр в головах у людей.

Характерно, что одновременно с этим Япония все активнее выглядывает "наружу", в окружающий мир, все глубже осознавая собственную консервативность. Все больше молодежи выезжает за границу на учебу, все больше предприятий нанимает смешанный персонал. Выбираясь из своей скорлупы, страна начинает-таки наблюдать себя со стороны - нередко самой себе ужасаясь. С самобичеванием и самоиронией маленький человек постепенно осознает: все вызубренные идеалы - дым, а главные ценности в жизни - лишь те, что ты сам взрастил в себе ценой собственных разочарований, слез и потерь...

Знакомое чувство? Тогда вперед: герой Мураками - это и ваш герой.

Ваш герой столкнется с ситуациями, для которых не выработано никаких общественных рецептов. Его поступки, мысли, сомнения в поисках выхода и будут той самой импровизацией, которую и предлагает молодежи Мураками как наиболее естественную форму бытия.

RUN, RABBIT. RUN! (Vivace)

Замечено, что и критики, и читатели Мураками в Японии отчетливо разделяются на два типа: одни принимают его книги "на ура" и читают взахлеб, другие, не прочитав и половины, недоуменно крутят пальцем у виска. "Бегущим от реальности фантазером", "эстетствующим эскапистом" окрестило Мураками старшее поколение японских литераторов. И в самом деле - познакомившись с этой страной поближе, невольно засомневаешься в том, что "человек по Мураками" смог бы выжить в обществе, модель которого с высоковольтной, кафкианской аллегоричностью воспроизведена в истории города Дзюнитаки.

Но в том-то и дело: городок умирает. "Среднестатистический житель" уже давно готов оставить его. Так давно, что теперь, прежде чем идти куда-то еще, "должен во что бы то ни стало увидеть эту смерть своими глазами".

И, конечно же, миры Мураками - утопия. Ситуации, в которые сам себя загоняет главный герой, намеренно обобщены и рафинированы волей автора до такой степени, что единственным препятствием для принятия любых решений выступает только он сам, его личные желания и внутренние установки. И герой при этом - упрям до абсурда и беспощаден к себе до самоистязания.

"Зачем это? Куда он клонит? Это же ни к чему не ведет! " - довольно часто приходится слышать возмущенные голоса читающей публики. Но в этом же - один из секретов его растущей популярности. Словно элитарный модельер, он не предлагает образцов одежды типа "надел и пошел"; но - предлагает НАПРАВЛЕНИЕ МЫСЛИ, в котором могло бы двигаться читательское сознание. Когда мы имеем дело с творчеством "от кутюр", бессмысленно ожидать от автора готовой и универсальной философии "на тарелочке". И не случайно герою так часто мерещится, как вдруг на его глазах начинают растворяться в дожде деревья, тают горы, теряют имена люди и вещи, меняются местами привычные станции городского метро... Искать дорогу в постоянно изменяющемся мире, не теряя своей оригинальной мелодии - вот джаз Мураками, и нет смысла требовать от джаза практической полезности, Джаз существует для джаза. Как дзэн - для дзэна. Как и каждый из нас - для себя самого.

Coda

У японских существительных практически не бывает множественного числа. Название книги вполне могло бы звучать и как "Охота на Овцу". Но все же, закончив перевод глав о городе Дзюнитаки, мы решили остановиться на нынешнем варианте названия. И полагаем, что не ошиблись.

Дмитрий Коваленин
Ниигата, Япония, Июнь - август 1998 г.

С этой книги начался успех автора в России. Главный герой – повзрослевший хиппи (Альтер эго самого Мураками) мается в мелком рекламном бизнесе. От него ушла жена. Внезапно, его вызывают в могущественный рекламный концерн и требуют объяснить, откуда он взял фотографию одной странной овцы. Выясняется, что эта овца – некий психический монстр, вселяющийся в сознание человека, дабы его руками воплотить в жизнь некий план. Прежним хранителем овцы был создатель концерна, но та покинула его и теперь он при смерти. Верный секретарь готов на все, чтобы вернуть духа.

Герой, в сопровождении подруги с экстрасенсорными способностями (имя ее он не знает, называя просто “Подруга”) едет на поиски в японскую провинцию (фото прислал его лучший друг, по прозвищу Крыса). Он поселяется в зачуханном отеле “Дельфин” и знакомится с отцом хозяина, в мозг которого впервые и вселилась овца. Произошло это славное событие в Монголии, во время японской оккупации Китая. Здесь Мураками проводит параллель с монгольскими духами-хранителями, и, персонально – с духом Чингисхана.

Герой отправляется в дом друга, но Крыса уже мертв и является в виде духа. Он рассказывает, что овца вселилась в него, желая сделать своим новым орудием достижения мирового господства. Не желая, чтобы она окончательно закабалила его волю, Крыса покончил с собой.

Герой возвращается домой. Он лишился друга и возлюбленной (та покинула его, не выдержав приближения к проклятому месту).

Вариант 2

Данная книга принесла успех автору в России. Главным героем выступает достаточно взрослый хиппи, который пытается освоиться в мелком рекламном бизнесе. Его бросила жена, после он понадобился рекламному концерну, который срочно потребовал, чтобы тот попытался объяснить, откуда у него фотография, на которой была размещена овца.

Как выяснилось позже, в образе овцы выступает психический монстр, который ни кому не был известен. Он обладал способностью вселяться в сознание человека и держать его под полным контролем. Таким образом, он целенаправленно шел к реализации своего задуманного плана. С одной стороны человек и его сознание, с другой – черные дела психического монстра.

Как ни странно, но прежним руководителем, точнее сказать, обладателем овцы, был создатель концерна. По непонятным причинам овца его бросила и, теперь, он на грани смерти. Верный секретарь создателя готов пойти на крайние меры, лишь бы вернуть хозяину дух.

Герой, у которого есть подруга с экстрасенсорными способностями, отправляется с ней в японскую провинцию. Ведь, фотографию ему-то прислал его друг, которого звали Крыса. Почему герою неизвестно имя подруги – неизвестно.

Итак, он останавливается в непонятном отеле “Дельфин” и встречается с отцом хозяина. Ему становится известно, что в его мозге впервые и была эта овца. Это событие произошло в период японской оккупации Китая. Именно в Монголии Мураками и прослеживает некую параллель, которая напрямую связана с монгольскими духами-хранителями, включая личность – с духом Чингисхана.

Вскоре герой решает посетить дом друга, но Крысы уже нет в живых. Он приходит к нему в образе духа. Он рассказывает, что ему пришлось покончить с собой, потому что овца хотела завладеть его разумом и использовать в своих целях. Если бы он этого не сделал, то был бы орудием ее достижений.

Герой решает вернуться домой, однако, теперь у него нет ни друга, ни любимой женщины, которая ушла из жизни, не выдержав приближения к проклятому месту.

Сочинение по литературе на тему: Краткое содержание Охота на овец Мураками

Другие сочинения:

1. Хроники Заводной Птицы Это произведение не имеет общих персонажей с предыдущими книгами Мураками, имея, однако сходные образы и сюжеты. В начале “Хроник” главный герой уходит из юридической фирмы, где он был “мальчиком на побегушках”. Он живет на какие-то сбережения, деньги, Read More ......
2. Дэнс, дэнс, дэнс Прошло несколько лет. Герой работает для глянцевых журналов. Жизнь его пуста. Друзей нет, женщины приходят и уходят. Он вспоминает свою Подругу и решает ее отыскать. Для этого герой снова едет в отель “Дельфин”. Но там все изменилось, Read More ......
3. Кафка на пляже Роман представляет собой чередование двух сюжетных линий по главам: нечетные – история Кафки Тамуры, рассказанная от первого лица, четные – история Сатору Накаты. По ходу повествования становится ясно, что обе линии взаимосвязаны. Первой и сорок седьмой главам Read More ......
4. Норвежский лес Рассказчик, главный герой романа Ватанабэ Тоору, вспоминает, как в 37 лет он приземлился в самолете в Германии. Из бортовых репродукторов полилась битловская “Norwegian wood”, и у Ватанабэ закружилась голова от воспоминаний. “Даже теперь, спустя 18 лет, я могу Read More ......
5. 1Q84. Тысяча невестьсот восемьдесят четыре Книга I (апрель-июнь) Первый том представляет собой чередование глав об Аомамэ (нечетные) и Тэнго (четные). Молодая женщина 29-ти лет Аомамэ едет в такси по скоростной автостраде, слушая по радио “Симфониетту” Яначека. Впечатление Аомамэ производила довольно Read More ......
6. Утиная охота Действие происходит в провинциальном городе. Виктора Александровича Зилова будит телефонный звонок. С трудом просыпаясь, он берет трубку, но там молчание. Он медленно встает, трогая себя за челюсть, открывает окно, на улице идет дождь. Зилов пьет пиво и с Read More ......
7. Охота жить Центральные герои произведения – старик Никитич и молодой парень. Действие разворачивается в тайге. Старик Никитич, который с “малых лет таскался по тайге” иногда обитает в избушках, каких много вырублено по тайге. Так было и в этот раз. Нежилая, Read More ......
8. Царская охота Москва. Ранняя весна 1775 г. Дом графа Алексея Григорьевича Орлова. Граф Григорий Григорьевич Орлов благодаря тому, что находится в свите императрицы Екатерины, которая приезжает в Москву, получает возможность увидеться с братом. Он застает брата в пьянстве и всевозможных Read More ......