"Я её сразу узнала" (иллюстрации Д. А

] до кометы, повисшей над тихой Москвой 1812 года, – тишина простирается над страницами второго тома великой толстовской эпопеи. Шесть лет мира, отчёркнутые двумя войнами.

Художник Андрей Николаев передаёт ощущение мира с первого же портрета. Перед нами доброе, доверчивое, благодушное лицо Николая Ростова. Композиционное решение – уравновешенность и завершённость; композиции второй серии подчинены одной кардинальной теме, одному решающему ощущению: мир выстроен, мир уравновешен, мир завершён. Круглое юношеское лицо Николая в центре картины – круг в центре прямоугольника – стабильность и замкнутость... Мир.

Мир щедрый, язычески прекрасный, полный гармонии и прелести. Вот подъезд дворянского особняка в Москве. Композиция собрана вокруг центра: светятся окна особняка, там, за стёклами, угадывается ещё целый мир.

Какой покой в природе! В морозном мареве встаёт солнце, розовеет снег в Сокольниках. И вы не сразу замечаете кровавого цвета манжеты на мундире упавшего в снег Долохова: сцена дуэли решена в том же ключе: мир совершенен и уравновешен даже в этих конфликтах чести, когда подставляют грудь под пистолет обидчика. Сцена дана как бы глазами Пьера, и по контрасту к этой уравновешенной красоте встают в вашей памяти слова героя: "Глупо... глупо! Смерть... Ложь..."

Вы заметили? Почти напрочь исчезло из иллюстраций Николаева во 2-ой серии небо. То самое бездонное и гневное небо, которым завершался первый том: Андрей на Праценских высотах. С концом войны небо пропало, простор исчез: мир всё заполнил вещами, суетой, заботами. И вот теперь, когда в центр внимания художника возвращаются "философы" Пьер и Андрей, когда исторические события вновь врываются в частную жизнь героев, – теперь опять возникает эта тема. Распахивается небо. Андрей и Пьер на пароме: русский философский спор без начала и конца. Едва намечены силуэты героев, коляска, пейзаж и небо, огромное, бездонное, пустое. Хрупка гармония под этим опустошённым куполом.

Люди и небо – композиционный лейтмотив всей этой группы иллюстраций. У людей – стабильно: по линейке выверены батальоны в Тильзите, орут "ура" двум императорам – царство горизонталей, царство самодовольной силы, но взгляните выше, выше и в глубину – там непримирённое клубится небо...

Финальная иллюстрация серии – "Наташа после болезни". Финал скитаний души. Геометрически чистая, завершённая композиция. Ушло нагромождение вещей, цвета. В спокойном ритме застыли блики на паркете. Парник, теплица. И в теплице этой фигурка героини, словно стебелёк перебитый. И опять: композиционно завершён, замкнут, "взаимоотражён" ближний мир, а за пределами ближнего мира – там, за окнами, за зеркалами – безбрежная дышит трагедия...

Мир как "отсутствие войны" – лишь первый и элементарный смысл этого слова для автора великой эпопеи. Известно, какой "мир" он имел в виду, называя "Войною и миром" свою книгу, – мир людей, вселенную, миропорядок. Этот-то широкий план и стремится передать художник Андрей Николаев, изображая мирную жизнь героев Толстого перед великим испытанием народной войны.

Л.Аннинский

Вскоре де Бальмен, человек военный, получил чин штабс-ротмистра и был направлен адъютантом к генералу от инфантерии А.Н. фон Лидерсу на Кавказ, где 26 июля 1845 года сложил голову во время Даргинской экспедиции. После гибели де Бальмена в его походной сумке был обнаружен альбом рисунков с изображением различных эпизодов войны. Позднее в бумагах покойного были найдены ещё два альбома, один из которых был посвящён будням Белгородского уланского полка. В 1909 году этот альбом был издан в Москве К.А. Фишером под заглавием «Гоголевское время».

Сравнительно недавно, уже в наше время, достоянием читателей стало литературное творчество Я.П. Бельмена. В 1988 году харьковское издательство «Прапор» выпустило книгу его повестей, характеризующих автора как незаурядного представителя русского романтизма 30−40-х годов XIX века.

Рукопись «Wirszy T. Szewczenka» некоторое время хранилась у Закревского, после чего осенью 1845 года была передана Тарасу Шевченко. Можно почти с уверенностью сказать, что знакомство поэта с рисунками братьев стало поводом для создания поэмы «Кавказ», посвящённого памяти «незабвенного друга и брата» Якова Бальмена. Шевченко передал «Wirszy T. Szewczenka» через Михаила Юзефовича Н.И. Костомарову, помогавшему в подготовке к печати его литературных произведений. В 1847 году Костомаров был арестован по делу тайного Кирилло-Мефодиевского братства. Во время ареста у него была изъята и рукопись, иллюстрированная Башиловым и де Бальменом. Вскоре был арестован и Закревский, у которого жандармы обнаружили письмо Я. де Бальмена, цитированное выше.

Башилов долгое время жил и служил в Малороссии, без особых перспектив и высоких чинов, а в конце 1850-х годов перебрался в Москву. Когда жандармам, занимавшимся следствием по делу Кирилло-Мефодиевского братства, стало известно о его участии в подготовке шевченковского сборника, Башилов чудом избежал ареста и крупных неприятностей. На настойчивые требования следователей указать, кто иллюстрировал рукописную книгу его сочинений и не принадлежит ли иллюстратор к «злоумышленным славянистам», арестованный по Кирилло-Мефодиевскому делу Шевченко отвечал, что его сочинения иллюстрировал граф Яков де Бальмен, служивший адъютантом у одного из корпусных генералов и убитый на Кавказе в 1845 году, а также некто Башилов. С первым он виделся всего один раз, а второго не знает совсем.

Судьба сборника «Wirszy T. Szewczenka» оказалась столь же трагической, как и судьба одного из её авторов. Он не был издан ни в Польше, как это предполагали иллюстраторы, ни в России. Иллюстрированная 78 рисунками рукопись стала узником печально знаменитого III Отделения собственной Его Императорского Величества Канцелярии, ведавшего политическим сыском в Российской империи.

В период крушения царского режима рукопись обнаружили в архиве Киевской охранки, после чего она бесследно исчезла из государственного хранилища. Летом 1924 года «Wirszy T. Szewczenka» были случайно обнаружены на киевском базаре и приобретены одним из шевченковедов. В том же году часть иллюстраций с комментариями была опубликована литератором Александром Гером (В.Н. Вайсблатом) в «Шевченковском сборнике», вышедшем в киевском издательстве «Сорабкоп». Длительное время раритет хранился в Отделении рукописных фондов и текстологии Института литературы им. Т.Г. Шевченко Национальной академии наук Украины и был знаком лишь узкому кругу исследователей. Не так давно о рукописи вспомнили, и в 2009 году издали её в факсимильном исполнении в количестве 700 подарочных экземпляров в Днепропетровске, на средства фонда экс-президента Украины Л. Кучмы.

Перелистывая издание, нельзя не заметить, что рисунки Я. де Бальмена по своему построению представляются более совершенными, чем иллюстрации М. Башилова. Однако введённые в композиции изображения Шевченко-Кобзаря Башилову удались лучше, чем его напарнику. Портретное сходство с поэтом в них проявилось отчётливее.

О том, как складывалась жизнь Башилова в 1850-е годы, подробных сведений найти не удалось. Известно, что по его инициативе при Императорском Киевском университете св. Владимира были открыты вечерние рисовальные классы, а сам он активно занимался живописью, скульптурой и графикой. Башиловым были созданы такие полотна, как «Пейзаж с мельницей» («Вечер») (1850), «Получение письма от сына» (1854), «Наймичка» (1857), «Три поколения» (1858).

Работы Башилова обратили на себя внимание живописца и художественного критика Льва Михайловича Жемчужникова (1828−1912) , который увидел в «Пейзаже с мельницей» «тихое чувство и любовь к природе», а в полотне «Получение письма от сына» – трагизм и безысходность старого человека, получившего от сына печальное известие. По рекомендации Жемчужникова картина была отправлена в 1854 году на выставку в Академию художеств, где удостоилась серебряной медали. Это во многом определило дальнейшую судьбу автора.

Жемчужников оставил словесный портрет Башилова. «Это был тип литвина: рыжеватый, некрасивый, ростом в три аршина с вершком, старавшийся как будто убавить громадность своего роста и горбившийся. Он был талантлив ко всему и образован прекрасно; имел много научных сведений; знал несколько языков, живопись, скульптуру, архитектуру, резьбу на дереве; играл на рояле что угодно, читал ноты, как книгу; прекрасно пел; и ко всему этому был деликатный, добрый и честный человек» .

Главным увлечением Башилова на протяжении всей жизни оставалась графика. Это особенно проявилось с его переездом в Москву. В 1860 году в московском ксилографическом заведении К.И. Рихау были изданы очерки бытописателя А.П. Голицынского «Уличные типы», повествовавшие о характерных типах завсегдатаев столичных улиц и площадей: нищих, приезжих мужиках, прислуге, представителях толкучего рынка. 20 иллюстраций к книге были выполнены Башиловым, скрывшим свое имя под псевдонимом М. Пикколо.

Поругав в журнале «Русское слово» (1861, № 2) автора очерков за пустоту и надуманность, молодой литературный критик и публицист Д.И. Писарев высоко оценил как полиграфическое исполнение издания, так и рисунки Башилова-Пикколо, которые «напоминают собой манеру Гаварни и выполнены опытной и искусной рукой». Сравнение с французским мастером было для Башилова особенно лестным и конечно же вдохновляющим на новые творения.

Известность Башилову среди читающей публики принесли прекрасные иллюстрации к комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума» (1862), выполненные по заказу издателя Н.Л. Тиблена. На 25 иллюстративных листах Башилов сумел передать яркий колорит бессмертного творения великого мастера поэтической сатиры. Будучи реалистичными, и даже не лишёнными некоторого изящества, рисунки Башилова колко высмеивали «фамусовское общество». Грибоедовская Москва раскрылась в новом выразительном свете, а художник заслужил репутацию мастера социальной сатиры. Единственным его слабым местом в работе над иллюстрациями «Горе от ума» был лишённый индивидуальности образ Чацкого. Но на это обратили внимание немногие.

Башилов являлся также автором многочисленных сатирических рисунков в популярных московских и петербургских журналах, таких как «Зритель», «Будильник» и других. Идеал и красоту жизни художник-гуманист стремился выразить через отрицание безобразий современной ему действительности.

Интересны иллюстрации Башилова к басням И.А. Крылова, выполненные в середине 1860-х годов.

Знакомство Л.Н. Толстого с М.С. Башиловым произошло на пике его известности как художника-графика и администратора одного из ведущих художественных учебных заведений страны. Именно в 1860-е годы Училище живописи, ваяния и зодчества переживает полосу подъема, становится настоящим явлением художественной и общественной жизни России. В 1865 году в связи с упразднением кремлевского Дворцового архитектурного училища в училище на Мясницкой было создано архитектурное отделение. 22 мая 1866 года училище обрело новый устав, в разработке проекта которого Башилов принимал самое деятельное участие.

Новый устав давал училищу право присуждать воспитанникам большие и малые серебряные медали, звания классных и неклассных художников, а также учителей рисования. Благодаря личным стараниям Башилова, заведовавшего учебной и воспитательной частью, здесь проводится работа по повышению качества преподавания общеобразовательных дисциплин, создаются гравёрные мастерские, которые обслуживали иллюстративные издания и способствовали росту искусства отечественной книжной графики.

Толстой и Башилов, по всей вероятности, впервые встречаются в начале 1866 года во время шестинедельного пребывания писателя вместе с семьей в Москве. Но возможно знакомство состоялось и раньше через семейство Берсов. Глава семейства – тесть Толстого Андрей Евстафьевич Берс был доверенным лицом писателя в финансовых операциях, связанных с издательской деятельностью в Москве.

Согласившись иллюстрировать произведение Толстого, Башилов стал одним из первых читателей и слушателей публиковавшегося в «Русском вестнике» романа «1805 год» и его продолжения «Война». Они мыслились Толстым не как нечто самостоятельное, а как начальная часть будущего монументального художественного полотна, вошедшего в историю под названием «Война и мир». К своей работе художник приступил незамедлительно, заключив с писателем соответствующий договор. Башилов должен был делать рисунки карандашом, гравёр же К. Н. Рихау (с которым также был заключён договор) резать их на дереве. Иллюстрирование проходило на последнем этапе создания первой завершённой редакции романа с начала 1866 года до последних месяцев 1867 года.

Первая партия из 7 иллюстраций к роману была готова уже к началу апреля и вскоре оказалась на рабочем столе писателя. Толстой желал, чтобы иллюстрации заражали читателя теми же чувствами, которыми жил он сам, которыми пропитано его литературное детище. Он подробно рассматривает каждый из присланных Башиловым рисунков, комментирует их и даёт художнику весьма тактичные и ненавязчивые советы. Восхищается Анной Михайловной, просящей за сына, Анатолем, князем Васильем, княгиней Болконской, просит учесть пластичную красоту форм Элен, Пьеру рекомендует придать черты «склонности к философствованию», а Анатоля сделать «покрупнее» и «погрудастее»: «Он будет в будущем играть важную роль красивого, чувственного и грубого жеребца». Писатель одобряет выбранные художником сцены и персонажи.

«Вообще я не нарадуюсь нашему предприятию», – констатирует Толстой. Он намерен кончить к осени «12 год и целый отдел романа» и просит Башилова к уже заказанным сделать ещё 30 рисунков: «И я бы издал огромный роман в 30 печ. листов с 30 рисунками в октябре и с 30 рис. к Новому году» . Об этом же намерении он пишет в мае А.А. Фету, просит высказать его и о картинках, и о возможном названии романа: «Всё хорошо, что хорошо кончается» .

В начале июня Башилов и Толстой обмениваются письмами, решают частные вопросы иллюстраций к роману и снова писатель с робкой надеждой торопит своего корреспондента: «Ожидаю ваши рисунки и того подстрекающего чувства к[отор]ое они вызывают во мне…» . В начале августа Башилов присылает Толстому изображение Пьера в лежачем положении за чтением книги, о чём писатель просил его после получения первой партии рисунков. Оно приводит Толстого в восторг: «Эта картинка так хороша в своём роде, как только может быть хорошо полное художественное произведение, т.е. лучше быть не может» .

Башилов рисует медленно, гравёр Рихау «отстал ещё больше в работе». Ситуация начинает тревожить писателя. Его что-то смущает в Башилове. В середине ноября 1866 года Толстой посетил художественную выставку, где была представлена картина Башилова «Крестьянин в беде» («Лошадь пала»). В отличие от выставленного там же полотна В.В. Пукирева «В мастерской художника» картина Башилова впечатление на него не произвела. «Что-то недостаёт Башилову как в жизни, так и в искусстве, – какого-то жизненного нерва, – пишет он жене. – То, да не то» .

А у Башилова тем временем, как можно предположить, шло обострение туберкулёза, прогрессировало истощение организма. Болезнь изматывала силы, не давала возможности сосредоточиться на главном. Как и в каких муках работал художник, знали лишь очень близкие ему люди.

Очередная партия рисунков пришла от Башилова в начале зимы. 8 декабря 1866 года Толстой посылает художнику свои пожелания по каждой из иллюстраций. Он торопит его, просит делать рисунки и гравировать их как можно скорее с тем, чтобы, по окончании работы над ними, можно было бы «присылать текст для следующих». Пожелание Толстого чтобы рисунков было minimum 65. «Можно ли это? – спрашивает Толстой. – Напишите мне». И ещё он очень просит, чтобы Наташа Ростова внешне была похожа на Таню Берс…

Из письма Башилову от 8 января 1867 года узнаём, что к началу января Толстой написал вчерне 21 печатный лист, составляющий по обоим изданиям 1868–1869 годов второй и первую часть третьего тома своего романа, ещё не получившего окончательного названия, и что он послал для переписки рукопись в Москву.

Сопоставляя темпы собственной работы с темпами подготовки иллюстраций, с проблемами гравирования, писатель всё более убеждается в том, что выпустить первое издание романа с иллюстрациями нереально, но не исключает возможность, что иллюстрированным может стать второе издание, которое в случае успеха романа (а в этом Толстой не сомневался) должно без особых проволочек последовать за первым. В письме от 30 января он предлагает Башилову не торопиться и готовить иллюстрации, ориентируясь не на первое, а на второе издание романа. Башилов продолжает присылать в Ясную Поляну рисунки, но для ускорения процесса работы уже черновые, как предложил Толстой. Писатель их разбирает и комментирует, как ранее, стремясь добиться от автора большей художественной выразительности и исторической правды.

Весной дело с иллюстрациями ещё более осложняется. Гравёр Рихау жалуется на низкий гонорар и отказывается от заказа, который считает слишком сложным. Над рисунками Башилова работают гравёры Б. Браунс и Э.Конден. А.Е. Берс, будучи в курсе всех событий, рекомендует писателю «отказаться от картин». В гостях у И.С. Тургенева он сетует на проблемы с изданием толстовского романа и слышит мнение А.Ф. Писемского, который, «до небес» восхваляя роман Толстого, откровенно заявляет, «что картинки нисколько не возвысят его достоинства, а, напротив, могут скорее его уронить».

Бесплатное приложение к журналу "Северъ" на 1893 г.
Редакция Севера,по примеру прошлого года, и въ настоящем 1893 году даетъ своимъ подписчикамъ в виде бесплатной премии альбомъ къ произведениямъ великихъ русскихъ писателей, а именно - къ роману графа Л.Н. Толстого "Война и Миръ". Картины альбома исполнены нашими выдающимися художниками, а художественное воспроизведение ихъ въ одномъ из первоклассныхъ ателье заграницей вполне передаетъ все мельчайшие оттенки иллюстраций къ гениальному творению великого русского писателя.
Дозволено цензурою Спб. 9 октября 1893 г.

Батарея капитана Тушина при Шенграбене
Акварель Н.Н. Каразина
Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб-офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему-то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех, никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи, он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт, и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.

Ну, Матвеевна, матушка, не выдавай!" - говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос: - Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб-офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
- Вы что, с ума сошли? Вам два раза приказано отступать, а вы...
- Ну, за что они меня?... - думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
- Я... ничего... - проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. - Я...
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его нырнув, согнуться на лошади. Он замолк, и только-что хотел сказать еще что-то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
- Отступать! Всем отступать! - прокричал он издалека.
Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ними в то время, как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. "Я не могу бояться", - подумал он и медленно слез с лошади между орудиями.
Наполеон и императо Александр I на свидании в Тильзите

Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение.
Наташа Ростова на первом балу.
Акварель Л.О. Пастернака
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
— Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee, Ростова молодая, пригласите ее, — сказал он.
— Где? — спросил Болконский. — Виноват, — сказал он, обращаясь к барону, — этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцевать. — Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
— Позвольте вас познакомить с моей дочерью, — сказала графиня, краснея.
— Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, — сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе и занося руку, чтоб обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил ей тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», — как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка своей просиявшей из-за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцевала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастья.
Ростовы на псовой охоте в "Отрадном".
Акварель профессора А.Д. Кившенко
Николай, его стремянный, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюка́я, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад, и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его.
Еще в начале этой травли Данило, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка, и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел наутек, Данило выпустил своего бурого не к волку, но прямой линией, к засеке, так же как Карай, — наперерез зверю. Благодаря этому направлению он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данило скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и, как цепом, молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел, тяжело дыша, бурый, и он не услыхал звук паденья тела и не увидал, что Данило уже лежит в середине собак, на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для охотников, и для собак, и для волка, что теперь все кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данило, привстав, сделал падающий шаг и всею тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данило прошептал: «Не надо, соструним», — и, переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данило раза два с одного бока на другой перевалил волка.
Поездка Ростовых на святках к Мелюковым
Акварель Н.Н. Каразина
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» - Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
- Ну ли вы, разлюбезные, - крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. - «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Наполеон и Лаврушка на переходе из Вязьмы к Цареву-Займищу.
Акварель Л.О. Пастернака
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева-Займища; но выходило, что, по бесчисленному столкновению обстоятельств, до Бородина, в 60 верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Москва, азиатская столица этой великой восточной империи, священный город народов Александра, Москва - с своими бесчисленными церквами в форме китайских пагод! Эта Москва не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву-Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Бертье отстал, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
- Ну что? - сказал Наполеон.
- Это платовский казак, говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Очень умный и болтун.
Наполеон улыбнулся и велел дать этому казаку лошадь и привести его сюда, он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек в денщицкой куртке, на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом, подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать.
- Вы казак?
- Казак-с, ваше благородие.
"Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговорился с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах войны", -- говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, лакей Денисова, перешедший к Ростову, напившийся накануне пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен и отправлен в деревню на мародерство, где и был взят французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом делать все с подлостью и хитростью, которые готовы служить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Кутузов на Поклонной горе перед военным советом в Филях.
Акварель профессора А.Д. Кившенко
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения.
Граф Ростопчин и купеческий сын Верещагин на дворе губернаторского дома в Москве.
Акварель профессора А.Д. Кившенко
— Ребята! — сказал Растопчин металлически-звонким голосом, — этот человек, Верещагин — тот самый мерзавец, от которого погибла Москва. Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что-то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной топкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо. Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился, ногами на ступеньке.
Наташа Ростова и князь Андрей Болконский в Мытищах.
Акварель Л.О. Пастернака
О, как тяжел этот неперестающий бред!» — подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло перед ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий, шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что-то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой Божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но приковано (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что-то.
Расстреливание французами поджигателей в Москве.
Акварель Л.О. Пастернак
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему-то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что-то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Смерть Пети Ростова
Акварель Н.Н. Каразина
- Подождать?.. Ураааа!.. - закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что-то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в ут- реннем свете костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из-за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
- Готов, - сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота нав- стречу ехавшему к нему Денисову.
- Убит?! - вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
- Готов, - повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. - Брать не будем! - крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети...
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов...