Тургенев «Накануне» – анализ. V
В тени высокой липы, на берегу Москвы-реки, недалеко от Кунцева, в один из самых жарких летних дней 1853 года лежали на траве два молодых человека. Один, на вид лет двадцати трех, высокого роста, черномазый, с острым и немного кривым носом, высоким лбом и сдержанною улыбкой на широких губах, лежал на спине и задумчиво глядел вдаль, слегка прищурив свои небольшие серые глазки; другой лежал на груди, подперев обеими руками кудрявую белокурую голову, и тоже глядел куда-то вдаль. Он был тремя годами старше своего товарища, но казался гораздо моложе; усы его едва пробились и на подбородке вился легкий пух. Было что-то детски-миловидное, что-то привлекательно изящное в мелких чертах его свежего, круглого лица, в его сладких карих глазах, красивых выпуклых губках и белых ручках. Всё в нем дышало счастливою веселостью здоровья, дышало молодостью — беспечностью, самонадеянностью, избалованностью, прелестью молодости. Он и поводил глазами, и улыбался, и подпирал голову, как это делают мальчики, которые знают, что на них охотно заглядываются. На нем было просторное белое пальто вроде блузы; голубой платок охватывал его тонкую шею, измятая соломенная шляпа валялась в траве возле него. В сравнении с ним его товарищ казался стариком, и никто бы не подумал, глядя на его угловатую фигуру, что и он наслаждается, что и ему хорошо. Он лежал неловко; его большая, кверху широкая, книзу заостренная голова неловко сидела на длинной шее; неловкость сказывалась в самом положении его рук, его туловища, плотно охваченного коротким черным сюртучком, его длинных ног с поднятыми коленями, подобных задним ножкам стрекозы. Со всем тем нельзя было не признать в нем хорошо воспитанного человека; отпечаток «порядочности» замечался во всем его неуклюжем существе, и лицо его, некрасивое и даже несколько смешное, выражало привычку мыслить и доброту. Звали его Андреем Петровичем Берсеневым; его товарищ, белокурый молодой человек, прозывался Шубиным, Павлом Яковлевичем. — Отчего ты не лежишь, как я, на груди? — начал Шубин. — Так гораздо лучше. Особенно когда поднимешь ноги и стучишь каблуками дружку о дружку — вот так. Трава под носом: надоест глазеть на пейзаж — смотри на какую-нибудь пузатую козявку, как она ползет по былинке, или на муравья, как он суетится. Право, так лучше. А то ты принял теперь какую-то псевдоклассическую позу, ни дать ни взять танцовщица в балете, когда она облокачивается на картонный утес. Ты вспомни, что ты теперь имеешь полное право отдыхать. Шутка сказать: вышел третьим кандидатом! Отдохните, сэр; перестаньте напрягаться, раскиньте свои члены! Шубин произнес всю эту речь в нос, полулениво, полушутливо (балованные дети говорят так с друзьями дома, которые привозят им конфекты), и, не дождавшись ответа, продолжал: — Меня больше всего поражает в муравьях, жуках и других господах насекомых их удивительная серьезность; бегают взад и вперед с такими важными физиономиями, точно и их жизнь что-то значит! Помилуйте, человек, царь созданья, существо высшее, на них взирает, а им и дела до него нет; еще, пожалуй, иной комар сядет на нос царю создания и станет употреблять его себе в пищу. Это обидно. А с другой стороны, чем их жизнь хуже нашей жизни? И отчего же им не важничать, если мы позволяем себе важничать? Ну-ка, философ, разреши мне эту задачу! Что ж ты молчишь? А? — Что? — проговорил, встрепенувшись, Берсенев. — Что! — повторил Шубин. — Твой друг излагает перед тобою глубокие мысли, а ты его не слушаешь. — Я любовался видом. Посмотри, как эти поля горячо блестят на солнце! (Берсенев немного пришепетывал.) — Важный пущен колер, — промолвил Шубин. — Одно слово, натура! Берсенев покачал головой. — Тебе бы еще больше меня следовало восхищаться всем этим. Это по твоей части: ты артист. — Нет-с; это не по моей части-с, — возразил Шубин и надел шляпу на затылок. — Я мясник-с; мое дело — мясо, мясо лепить, плечи, ноги, руки, а тут и формы нет, законченности нет, разъехалось во все стороны... Пойди поймай! — Да ведь и тут красота, — заметил Берсенев. — Кстати, кончил ты свой барельеф? — Какой? — Ребенка с козлом. — К чёрту! к чёрту! к чёрту! — воскликнул нараспев Шубин. — Посмотрел на настоящих, на стариков, на антики, да и разбил свою чепуху. Ты указываешь мне на природу и говоришь: «И тут красота». Конечно, во всем красота, даже и в твоем носе красота, да за всякою красотой не угоняешься. Старики — те за ней и не гонялись; она сама сходила в их создания, откуда — бог весть, с неба, что ли. Им весь мир принадлежал; нам так широко распространяться не приходится: коротки руки. Мы закидываем удочку на одной точечке, да и караулим. Клюнет — браво! а не клюнет... Шубин высунул язык. — Постой, постой, — возразил Берсенев. — Это парадокс. Если ты не будешь сочувствовать красоте, любить ее всюду, где бы ты ее ни встретил, так она тебе и в твоем искусстве не дастся. Если прекрасный вид, прекрасная музыка ничего не говорят твоей душе, я хочу сказать, если ты им не сочувствуешь... — Эх ты, сочувственник! — брякнул Шубин и сам засмеялся новоизобретенному слову, а Берсенев задумался. — Нет, брат, — продолжал Шубин, — ты умница, философ, третий кандидат Московского университета, с тобой спорить страшно, особенно мне, недоучившемуся студенту; но я тебе вот что скажу: кроме своего искусства, я люблю красоту только в женщинах... в девушках, да и то с некоторых пор... Он перевернулся на спину и заложил руки за голову. Несколько мгновений прошло в молчании. Тишина полуденного зноя тяготела над сияющей и заснувшей землей. — Кстати, о женщинах, — заговорил опять Шубин. — Что это никто не возьмет Стахова в руки? Ты видел его в Москве? — Нет. — Совсем с ума сошел старец. Сидит по целым дням у своей Августины Христиановны, скучает страшно, а сидит. Глазеют друг на друга, так глупо... Даже противно смотреть. Вот поди ты! Каким семейством бог благословил этого человека: нет, подай ему Августину Христиановну! Я ничего не знаю гнуснее ее утиной физиономии! На днях я вылепил ее карикатуру, в дантановском вкусе. Очень вышло недурно. Я тебе покажу. — А Елены Николаевны бюст, — спросил Берсенев, — подвигается? — Нет, брат, не подвигается. От этого лица можно в отчаяние прийти. Посмотришь, линии чистые, строгие, прямые; кажется, нетрудно схватить сходство. Не тут-то было... Не дается, как клад в руки. Заметил ты, как она слушает? Ни одна черта не тронется, только выражение взгляда беспрестанно меняется, а от него меняется вся фигура. Что тут прикажешь делать скульптору, да еще плохому? Удивительное существо... странное существо, — прибавил он после короткого молчания. — Да; она удивительная девушка, — повторил за ним Берсенев. — А дочь Николая Артемьевича Стахова! Вот после этого и рассуждай о крови, о породе. И ведь забавно то, что она точно его дочь, похожа на него и на мать похожа, на Анну Васильевну. Я Анну Васильевну уважаю от всего сердца, она же моя благодетельница; но ведь она курица. Откуда же взялась эта душа у Елены? Кто зажег этот огонь? Вот опять тебе задача, философ! Но «философ» по-прежнему ничего не отвечал. Берсенев вообще не грешил многоглаголанием и, когда говорил, выражался неловко, с запинками, без нужды разводя руками; а в этот раз какая-то особенная тишина нашла на его душу, — тишина, похожая на усталость и на грусть. Он недавно переселился за город после долгой и трудной работы, отнимавшей у него по нескольку часов в день. Бездействие, нега и чистота воздуха, сознание достигнутой цели, прихотливый и небрежный разговор с приятелем, внезапно вызванный образ милого существа — все эти разнородные и в то же время почему-то сходные впечатления слились в нем в одно общее чувство, которое и успокоивало его, и волновало, и обессиливало... Он был очень нервический молодой человек. Под липой было прохладно и спокойно; залетавшие в круг ее тени мухи и пчелы, казалось, жужжали тише; чистая мелкая трава изумрудного цвета, без золотых отливов, не колыхалась; высокие стебельки стояли неподвижно, как очарованные; как очарованные, как мертвые, висели маленькие гроздья желтых цветов на нижних ветках липы. Сладкий запах с каждым дыханием втеснялся в самую глубь груди, но грудь им охотно дышала. Вдали, за рекой, до небосклона всё сверкало, всё горело; изредка пробегал там ветерок и дробил и усиливал сверкание; лучистый пар колебался над землей. Птиц не было слышно: они не поют в часы зноя; но кузнечики трещали повсеместно, и приятно было слушать этот горячий звук жизни, сидя в прохладе, на покое: он клонил ко сну и будил мечтания. — Заметил ли ты, — начал вдруг Берсенев, помогая своей речи движениями рук, — какое странное чувство возбуждает в нас природа? Всё в ней так полно, так ясно, я хочу сказать, так удовлетворено собою, и мы это понимаем и любуемся этим, и в то же время она, по крайней мере во мне, всегда возбуждает какое-то беспокойство, какую-то тревогу, даже грусть. Что это значит? Сильнее ли сознаем мы перед нею, перед ее лицом, всю нашу неполноту, нашу неясность, или же нам мало того удовлетворения, каким она довольствуется, а другого, то есть я хочу сказать, того, чего нам нужно, у нее нет? — Гм, — возразил Шубин, — я тебе скажу, Андрей Петрович, отчего всё это происходит. Ты описал ощущения одинокого человека, который не живет, а только смотрит да млеет. Чего смотреть? Живи сам и будешь молодцом. Сколько ты ни стучись природе в дверь, не отзовется она понятным словом, потому что она немая. Будет звучать и ныть, как струна, а песни от нее не жди. Живая душа — та отзовется, и по преимуществу женская душа. А потому, благородный друг мой, советую тебе запастись подругой сердца, и все твои тоскливые ощущения тотчас исчезнут. Вот что нам «нужно», как ты говоришь. Ведь эта тревога, эта грусть, ведь это просто своего рода голод. Дай желудку настоящую пищу, и всё тотчас придет в порядок. Займи свое место в пространстве, будь телом, братец ты мой. Да и что такое, к чему природа? Ты послушай сам: любовь... какое сильное, горячее слово! Природа... какое холодное, школьное выражение! А потому (Шубин запел): «Да здравствует Марья Петровна!» — или нет, — прибавил он, — не Марья Петровна, ну да всё равно! Ву ме компрене́. Берсенев приподнялся и оперся подбородком на сложенные руки. — Зачем насмешка, — проговорил он, не глядя на своего товарища, — зачем глумление? Да, ты прав: любовь — великое слово, великое чувство... Но о какой любви говоришь ты? Шубин тоже приподнялся. — О какой любви? О какой угодно, лишь бы она была налицо. Признаюсь тебе, по-моему, вовсе нет различных родов любви. Коли ты полюбил... — От всей души, — подхватил Берсенев. — Ну да, это само собой разумеется, душа не яблоко: ее не разделишь. Коли ты полюбил, ты и прав. А я не думал глумиться. У меня на сердце теперь такая нежность, так оно смягчено... Я хотел только объяснить, почему природа, по-твоему, так на нас действует. Потому, что она будит в нас потребность любви и не в силах удовлетворить ее. Она нас тихо гонит в другие, живые объятия, а мы ее не понимаем и чего-то ждем от нее самой. Ах, Андрей, Андрей, прекрасно это солнце, это небо, всё, всё вокруг нас прекрасно, а ты грустишь; но если бы в это мгновение ты держал в своей руке руку любимой женщины, если б эта рука и вся эта женщина были твои, если бы ты даже глядел ее глазами, чувствовал не своим, одиноким, а ее чувством, — не грусть, Андрей, не тревогу возбуждала бы в тебе природа, и не стал бы ты замечать ее красоты; она бы сама радовалась и пела, она бы вторила твоему гимну, потому что ты в нее, в немую, вложил бы тогда язык! Шубин вскочил на ноги и прошелся раза два взад и вперед, а Берсенев наклонил голову, и лицо его покрылось слабой краской. — Я не совсем согласен с тобою, — начал он, — не всегда природа намекает нам на... любовь. (Он не сразу произнес это слово.) Она также грозит нам; она напоминает о страшных... да, о недоступных тайнах. Не она ли должна поглотить нас, не беспрестанно ли она поглощает нас? В ней и жизнь и смерть; и смерть в ней так же громко говорит, как и жизнь. — И в любви жизнь и смерть, — перебил Шубин. — А потом, — продолжал Берсенев, — когда я, например, стою весной в лесу, в зеленой чаще, когда мне чудятся романтические звуки Оберонова рога (Берсеневу стало немножко совестно, когда он выговорил эти слова), — разве и это... — Жажда любви, жажда счастия, больше ничего! — подхватил Шубин. — Знаю и я эти звуки, знаю и я то умиление и ожидание, которые находят на душу под сенью леса, в его недрах, или вечером, в открытых полях, когда заходит солнце и река дымится за кустами. Но и от леса, и от реки, и от земли, и от неба, от всякого облачка, от всякой травки я жду, я хочу счастия, я во всем чую его приближение, слышу его призыв! «Мой бог — бог светлый и веселый!» Я было так начал одно стихотворение; сознайся: славный первый стих, да второго никак подобрать не мог. Счастья! счастья! пока жизнь не прошла, пока все наши члены в нашей власти, пока мы идем не под гору, а в гору! Чёрт возьми! — продолжал Шубин с внезапным порывом, — мы молоды, не уроды, не глупы: мы завоюем себе счастие! Он встряхнул кудрями и самоуверенно, почти с вызовом, глянул вверх, на небо. Берсенев поднял на него глаза. — Будто нет ничего выше счастья? — проговорил он тихо. — А например? — спросил Шубин и остановился. — Да вот, например, мы с тобой, как ты говоришь, молоды, мы хорошие люди, положим; каждый из нас желает для себя счастья... Но такое ли это слово «счастье», которое соединило, воспламенило бы нас обоих, заставило бы нас подать друг другу руки? Не эгоистическое ли, я хочу сказать, не разъединяющее ли это слово? — А ты знаешь такие слова, которые соединяют? — Да; и их не мало; и ты их знаешь. — Ну-ка? какие это слова? — Да хоть бы искусство, — так как ты художник, — родина, наука, свобода, справедливость. — А любовь? — спросил Шубин. — И любовь соединяющее слово; но не та любовь, которой ты теперь жаждешь: не любовь-наслаждение, любовь-жертва. Шубин нахмурился. — Это хорошо для немцев; а я хочу любить для себя; я хочу быть номером первым. — Номером первым, — повторил Берсенев. — А мне кажется, поставить себя номером вторым — всё назначение нашей жизни. — Если все так будут поступать, как ты советуешь, — промолвил с жалобною гримасой Шубин, — никто на земле не будет есть ананасов: все другим их предоставлять будут. — Значит, ананасы не нужны; а впрочем, не бойся: всегда найдутся любители даже хлеб от чужого рта отнимать. Оба приятеля помолчали. — Я на днях опять встретил Инсарова, — начал Берсенев, — я пригласил его к себе; я непременно хочу познакомить его с тобой... и с Стаховыми. — Какой это Инсаров? Ах, да, этот серб или болгар, о котором ты мне говорил? Патриот этот? Уж не он ли внушил тебе все эти философические мысли? — Может быть. — Необыкновенный он индивидуум, что ли? — Да. — Умный? Даровитый? — Умный?... Да. Даровитый? Не знаю, не думаю. — Нет? Что же в нем замечательного? — Вот увидишь. А теперь, я думаю, нам пора идти. Анна Васильевна нас, чай, дожидается. Который-то час? — Третий. Пойдем. Как душно! Этот разговор во мне всю кровь зажег. И у тебя была минута... я недаром артист: я на всё заметлив. Признайся, занимает тебя женщина?.. Шубин хотел заглянуть в лицо Берсеневу, но он отвернулся и вышел из-под липы. Шубин отправился вслед за ним, развалисто-грациозно переступая своими маленькими ножками. Берсенев двигался неуклюже, высоко поднимал на ходу плечи, вытягивал шею; а все-таки он казался более порядочным человеком, чем Шубин, более джентльменом, сказали бы мы, если б это слово не было у нас так опошлено.В один из самых жарких дней 1853 г. на берегу Москвы-реки в тени цветущей липы лежали двое молодых людей. Двадцатитрехлетний Андрей Петрович Берсенев только что вышел третьим кандидатом Московского университета, и впереди его ждала учёная карьера. Павел Яковлевич Шубин был скульптором, подававшим надежды. Спор, вполне мирный, касался природы и нашего места в ней. Берсенева поражает полнота и самодостаточность природы, на фоне которых яснее видится наша неполнота, что порождает тревогу, даже грусть. Шубин же предлагает не рефлектировать, а жить. Запасись подругой сердца, и тоска пройдёт. Нами движет жажда любви, счастья - и больше ничего. «Да будто нет ничего выше счастья?» - возражает Берсенев. Не эгоистичное ли, не разъединяющее ли это слово. Соединить может искусство, родина, наука, свобода. И любовь, конечно, но не любовь-наслаждение, а любовь-жертва. Однако Шубин не согласен быть номером вторым. Он хочет любить для себя. Нет, настаивает его друг, поставить себя номером вторым - все назначение нашей жизни.
Молодые люди на этом прекратили пиршество ума и, помолчав, продолжили разговор уже об обыденном. Берсенев недавно видел Инсарова. Надо познакомить его с Шубиным и семейством Стаховых. Инсаров? Это тот серб или болгарин, о котором Андрей Петрович уже рассказывал? Патриот? Уж не он ли внушил ему только что высказанные мысли? Впрочем, пора возвращаться на дачу: опаздывать к обеду не следует. Анна Васильевна Стахова, троюродная тётушка Шубина, будет недовольна, а ведь Павел Васильевич обязан ей самой возможностью заниматься ваянием. Она даже дала деньги на поездку в Италию, да Павел (Поль, как она звала его) потратил их на Малороссию. Вообще семейство презанимательное. И как у подобных родителей могла появиться такая незаурядная дочь, как Елена? Попробуй-ка разгадать эту загадку природы.
Глава семейства, Николай Артемьевич Стахов, сын отставного капитана, смолоду мечтал о выгодной женитьбе. В двадцать пять он осуществил мечту - женился на Анне Васильевне Шубиной, но скоро заскучал, сошёлся с вдовой Августиной Христиановной и скучал уже в её обществе. «Глазеют друг на друга, так глупо...» - рассказывает Шубин. Впрочем, иногда Николай Артемьевич затевает с ней споры: можно ли человеку объездить весь земной шар, или знать, что происходит на дне морском, или предвидеть погоду? И всегда заключал, что нельзя.
Анна Васильевна терпит неверность мужа, и все же больно ей, что он обманом подарил немке пару серых лошадей с её, Анны Васильевны, завода.
Шубин живёт в этом семействе уже лет пять, с момента смерти матери, умной, доброй француженки (отец скончался несколькими годами раньше). Он целиком посвятил себя своему призванию, но трудится хотя и усердно, однако урывками, слышать не хочет об академии и профессорах. В Москве его знают как подающего надежды, но он в свои двадцать шесть лет остаётся в том же качестве. Ему очень нравится дочь Стаховых Елена Николаевна, но он не упускает случая приволокнуться и за пухленькой семнадцатилетней Зоей, взятой в дом компаньонкой для Елены, которой с ней не о чем говорить. Павел заглазно называет её сладковатой немочкой. УВЫ, Елена никак не понимает «всей естественности подобных противоречий» артиста. Отсутствие характера в человеке всегда возмущало её, глупость сердила, ложь она не прощала. Стоило кому-то потерять её уважение, и тот переставал существовать для неё.
Елена Николаевна натура незаурядная. Ей только что исполнилось двадцать лет, она привлекательна: высокого роста, с большими серыми глазами и темно-русой косой. Во всем её облике есть, однако, что-то порывистое, нервическое, что нравится не каждому.
Ничто никогда не могло удовлетворить её: она жаждала деятельного добра. С детства тревожили и занимали её нищие, голодные, больные люди и животные. Когда ей было лет десять, нищая девочка Катя стала предметом её забот и даже поклонения. Родители очень не одобряли это её увлечение. Правда, девочка скоро умерла. Однако след от этой встречи в душе Елены остался навсегда.
С шестнадцати лет она жила уже собственной жизнью, но жизнью одинокой. Её никто не стеснял, а она рвалась и томилась: «Как жить без любви, а любить некого!» Шубин быстро был отставлен по причине своего артистического непостоянства. Берсенев же занимает её как человек умный, образованный, по-своему настоящий, глубокий. Вот только зачем он так настойчив со своими рассказами об Инсарове? Эти рассказы и пробудили живейший интерес Елены к личности болгарина, одержимого идеей освобождения своей родины. Любое упоминание об этом будто зажигает в нем глухой, неугасимый огонь. Чувствуется сосредоточенная обдуманность единой и давней страсти. А история его такова.
Он был ещё ребёнком, когда его мать похитил и убил турецкий ага. Отец пытался отомстить, но был расстрелян. Восьми лет, оставшись сиротой, Дмитрий прибыл в Россию, к тётке, а через двенадцать вернулся в Болгарию и за два года исходил её вдоль и поперёк. Его преследовали, он подвергался опасности. Берсенев сам видел рубец - след раны. Нет, Инсаров не мстил aге. Его цель обширнее.
Он по-студенчески беден, но горд, щепетилен и нетребователен, поразительно работоспособен. В первый же день по переезде на дачу к Берсеневу он встал в четыре утра, обегал окрестности Кунцева, искупался и, выпив стакан холодного молока, принялся за работу. Он изучает русскую историю, право, политэкономию, переводит болгарские песни и летописи, составляет русскую грамматику для болгар и болгарскую для русских: русскому стыдно не знать славянские языки.
В первый свой визит Дмитрий Никанорович произвёл на Елену меньшее впечатление, чем она ожидала после рассказов Берсенева. Но случай подтвердил верность оценок Берсенева.
Анна Васильевна решила как-то показать дочери и Зое красоты Царицына. Отправились туда большой компанией. Пруды и развалины дворца, парк - все произвело прекрасное впечатление. Зоя недурно пела, когда они плыли на лодке среди пышной зелени живописных берегов. Компания подгулявших немцев прокричала даже бис! На них не обратили внимания, но уже на берегу, после пикника, вновь встретились с ними. От компании отделился мужчина, огромного роста, с бычьей шеей, и стал требовать сатисфакции в виде поцелуя за то, что Зоя не ответила на их бисирование и аплодисменты. Шубин витиевато и с претензией на иронию начал увещевать пьяного нахала, что только раззадорило его. Тут вперёд выступил Инсаров и просто потребовал, чтобы тот шёл прочь. Быкоподобная туша угрожающе подалась вперёд, но в тот же миг покачнулась, оторвалась от земли, поднятая на воздух Инсаровым, и, бухнувшись в пруд, исчезла под водой. «Он утонет!» - закричала Анна Васильевна. - «Выплывет», - небрежно бросил Инсаров. Что-то недоброе, опасное выступило на его лице.
В дневнике Елены появилась запись: «...Да, с ним шутить нельзя, и заступиться он умеет. Но к чему эта злоба?.. Или нельзя быть мужчиной, бойцом, и остаться кротким и мягким? Жизнь дело грубое, сказал он недавно». Тут же она призналась себе, что полюбила его.
Тем большим ударом оказывается для Елены новость: Инсаров съезжает с дачи. Пока лишь Берсенев понимает, в чем дело. Друг как-то признался, что если бы влюбился, то непременно уехал бы: для личного чувства он не изменит долгу («...Мне русской любви не нужно...»). Услышав все это, Елена сама отправляется к Инсарову.
Тот подтвердил: да, он должен уехать. Тогда Елене придётся быть храбрее его. Он, видно, хочет заставить её первой признаться в любви. Что же, вот она и сказала это. Инсаров обнял её: «Так ты пойдёшь за мной повсюду?» Да, пойдёт, и её не остановит ни гнев родителей, ни необходимость оставить родину, ни опасности. Тогда они - муж и жена, заключает болгарин.
Между тем у Стаховых стал появляться некто Курнатовский, обер-секретарь в сенате. Его Стахов прочит в мужья Елене. И это не единственная опасность для любящих. Письма из Болгарии все тревожнее. Надо ехать, пока это ещё возможно, и Дмитрий начинает готовиться к отъезду. Раз, прохлопотав весь день, он попал под ливень, вымок до костей. Наутро, несмотря на головную боль, продолжил хлопоты. Но к обеду появился сильный жар, а к вечеру он слёг совсем. Восемь дней Инсаров находится между жизнью и смертью. Берсенев все это время ухаживает за больным и сообщает о его состоянии Елене. Наконец кризис миновал. Однако до настоящего выздоровления далеко, и Дмитрий ещё долго не покидает своего жилища. Елене не терпится увидеть его, она просит Берсенева в один из дней не приходить к другу и является к Инсарову в лёгком шёлковом платье, свежая, молодая и счастливая. Они долго и с жаром говорят о своих проблемах, о золотом сердце любящего Елену Берсенева, о необходимости торопиться с отъездом. В этот же день они уже не на словах становятся мужем и женой. Свидание их не остаётся тайной для родителей.
Николай Артемьевич требует дочь к ответу. Да, признается она, Инсаров - её муж, и на будущей неделе они уезжают в Болгарию. «К туркам!» - Анна Васильевна лишается чувств. Николай Артемьевич хватает дочь за руку, но в это время Шубин кричит: «Николай Артемьевич! Августина Христиановна приехала и зовёт вас!»
Через минуту он уже беседует с Уваром Ивановичем, отставным шестидесятилетним корнетом, который живёт у Стаховых, ничего не делает, ест часто и много, всегда невозмутим и выражается примерно так: «Надо бы... как-нибудь, того...» При этом отчаянно помогает себе жестами. Шубин называет его представителем хорового начала и чернозёмной силы.
Ему Павел Яковлевич и высказывает своё восхищение Еленой. Она ничего и никого не боится. Он её понимает. Кого она здесь оставляет? Курнатовских, да Берсеневых, да вот таких, как он сам. И это ещё лучшие. Нет пока у нас людей. Все либо мелюзга, гамлетики, либо темнота и глушь, либо переливатели из пустого в порожнее. Кабы были меж нами путные люди, не ушла бы от нас эта чуткая душа. «Когда у нас народятся люди, Иван Иванович?» - «Дай срок, будут», - отвечает тот.
И вот молодые в Венеции. Позади трудный переезд и два месяца болезни в Вене. Из Венеции путь в Сербию и потом в Болгарию. Остаётся дождаться старого морского волка Рендича, который переправит через море.
Венеция как нельзя лучше помогла на время забыть тяготы путешествия и волнения политики. Все, что мог дать этот неповторимый город, любящие взяли сполна. Лишь в театре, слушая «Травиату», они смущены сценой прощания умирающей от чахотки Виолетты и Альфреда, её мольбой: «Дай мне жить... умереть такой молодой!» Ощущение счастья оставляет Елену: «Неужели же нельзя умолить, отвратить, спасти Я была счастлива... А с какого права?.. А если это не даётся даром?»
На другой день Инсарову становится хуже. Поднялся жар, он впал в забытье. Измученная, Елена засыпает и видит сон: лодку на Царицынском пруду, потом оказавшуюся в беспокойном море, но налетает снежный вихрь, и она уже не в лодке, а в повозке. Рядом Катя. Вдруг повозка летит в снежную пропасть, Катя смеётся и зовёт её из бездны: «Елена!» Она поднимает голову и видит бледного Инсарова: «Елена, я умираю!» Рендич уже не застаёт его в живых. Елена упросила сурового моряка отвезти гроб с телом мужа и её саму на его родину.
Через три недели Анна Васильевна получила письмо из Венеции. Дочь едет в Болгарию. Для неё нет теперь другой родины. «Я искала счастья - и найду, может быть, смерть. Видно... была вина».
Достоверно дальнейшая судьба Елены так и осталась невыясненной. Некоторые поговаривали, что видели её потом в Герцеговине сестрой милосердия при войске в неизменном чёрном наряде. Дальше след её терялся.
Шубин, изредка переписываясь с Уваром Ивановичем, напомнил ему давний вопрос: «Так что же, будут ли у нас люди?» Увар Иванович поиграл перстами и устремил вдаль свой загадочный взор.
Пересказал
Сообщение-доклад по произведению И.С. Тургенева «Накануне»
План
1. Краткое содержание романа
2. Главный герой романа и идея, которую он выражает.
3. Проверка героя на гениальность и «натуру». Выдерживает ли он испытания.
4. Почему в романе Тургенева особое место занимает испытание любовью.
5. Смысл финала романа
1. Действие романа начинается летом 1853 года в подмосковном дачном Кунцеве. В Елену, двадцатилетнюю дочь столбового дворянина Николая Артемьевича Стахова и Анны Васильевной Стаховой, уроженки Шубиной, влюблены двое молодых людей – 26-летний Павел Яковлевич Шубин, художник-ваятель и 23-летний Андрей Петрович Берсенев – начинающий филосов, третий кандидат Московского университета. Елена с бóльшей симпатией относится именно к Берсеневу, что вызывает у Шубина досаду и ревность, но это никак не сказывается на его дружбе с Берсеневым. Друзья совершенно разные: если Шубин, как и подобает художнику, видит всё остро и ярко, хочет быть «номером первым» и жаждет любви-наслаждения, то Берсенев более сдержан, считает назначение своей жизни – поставить себя «номером вторым» и любовь для него прежде всего – жертвенность. Сходной точки зрения придерживается и Елена. Она всем старается помочь и защитить, покровительствует, встречающимся ей притесняемым животным, птицам, насекомым, оказывает благотворительность и раздаёт милостыню.
Берсенев приглашает в Кунцево своего друга по университету болгарина Инсарова. Дмитрий Никанорович Инсаров – железный по духу человек, патриот своей родины. Он приехал образовываться в Россию с одной единственной целью – применить затем полученные знания в деле освобождения родной Болгарии от турецкого ига. Берсенев знакомит Инсарова с Еленой. Между Инсаровым и Еленой вспыхивает светлая, настоящая, взаимная, бескорыстная, чувственная любовь. Берсенев, оставаясь верным своим принципам, отходит в сторону. Страстно влюблённый Инсаров, верно служа своему главному предназначениюпытается заглушить любовь своим отъездом, дабы загодя оградить свою избранницу, ждущим её страшным испытаниям. Однако, Елена в последнюю минуту первой открывается Инсарову и признаётся, что дальнейшей своей жизни без него не видит. Инсаров отдаётся во власть чувствам, но о цели своей жизни забыть не может и готовиться к отъезду в Болгарию. Елена не знает для себя другого, как последовать за столь любимым ею человеком. В поисках решения трудностей задачи выезда из России Инсаров простужается и тяжело заболевает. Берсенев и Елена выхаживают его. Инсаров немного поправляется и тайно венчается с Еленой. Благодаря «доброжелателям» эта тайна раскрывается и служит откровенным ударом для родителей Елены, которые видят её будущее в замужестве с коллежским советником Егором Андреевичем Курнатовским. Однако благодаря любви Анны Андреевной к дочери, брак Елены и Инсарова всё же благославляется и финансово поддерживается. В ноябре Елена и Инсаров уезжают из России. Инсарову нет прямого пути в Болгарию. Болезнь его прогрессирует и он два месяца вынужден лечиться в Вене. В марте Елена и Инсаров приезжают в итальянскую Венецию. Отсюда морем Инсаров намеривается добраться до Болгарии. Елена постоянно ухаживает за Инсаровым и даже, чувствуя приближение чего-то страшного и непоправимого, в действиях своих нисколько не раскаивается. Её чувства к Инсарову только углубляются. От этой любви Елена расцветает. Инсаров же, измученный болезнью, угасает и держится только на любви к Елене и желании вернуться на родину. В день прибытия корабля Инсаров стремительно умирает. Перед смертью он прощается с женой и Родиной. Елена решает похоронить мужа в Болгарии и отправляется прибывшим за Инсаровым кораблём через опасное Адриатическое море. По пути корабль попадает в страшную бурю и дальнейшая судьба Елены не известна. В её последнем письме домой Елена прощается с родными и пишет, что ни в чём не раскаивается и видит своё счастье в верности памяти и делу всей жизни своего избранника.
2. Главным героем романа является болгарин Дмитрий Инсаров, олицетворяющий собой новое поколение людей гражданского подвига, у которых слово не расходится с делом. Инсаров говорит исключительно правду, непременно выполняет обещанное, решений своих не меняет и вся его жизнь подчинена одной высшей для него цели – освобождение Болгарии от турецкого ига. Идейный стержень Инсарова – вера в союз всех антикрепостнических сил, союз всех партий и политических течений в борьбе против сил порабощения и унижения человека.
3. Рисуя образ Инсарова, Тургенев наделяет своего героя не только редкостным умом (не каждому, впрочем, как и сейчас, удаётся поступить в Московский университет), но и отменной физической силой и ловкостью, ярко описывая сцену защиты у царицынского пруда Инсаровым Зои – компаньонки Елены от посягательств подвыпившего громадины немца.
4. Любовь в романе постоянно противопоставляется общему делу. Елене здесь многим проще, чем Инсарову. Она полностью отдаётся во власть любви и думает исключительно сердцем. Любовь её окрыляет и под действием этой великой силы Елена расцветает. Инсарову же много трудней. Ему приходится раздваиваться между своей избранницей и главной целью своей жизни. Подчас, любовь и общее дело оказываются не вполне совместимы, и Инсаров не раз пытается бежать от любви. Однако ему это не удаётся и даже в минуту гибели Инсаров произносит два характерных слова: «резеда» – тонкий запах духов Елены и «Рендич» – соотечественник и единомышленник Инсарова в борьбе против турецких поработителей. Этим противопоставлением Тургенев, вероятно, пытается донести до читателя то, что покуда в мире существует несправедливость у чистой любви всегда будет достойная конкурентка. А помочь любви единовластно воцарить над миром могут только сами люди, если все они в едином порыве протянут друг другу руки.
5. Финал романа откровенно печален и неопределёнен относительно его главной героини. Однако трагические краски, если рассматривать роман, исключительно, как очень красивую любовную историю, ещё ярче вырисовывают великую силу, которой является истинная любовь. Если же, читая роман, чувствовать в нём символический подтекст и видеть в Елене олицетворение молодой России, стоящей «накануне» великих перемен, то печальный итог произведения можно рассматривать как предупреждение автора о уязвимости и слабости единичного, пусть даже такого как Инсаров человека и великой силе людей, объединённых одной идеей.
Художественное осмысление проблемы деятельного начала в человеке Иван Сергеевич Тургенев дал в романе «Накануне». В произведении заложена «мысль о необходимости сознательно-деятельных натур» для движения общества к прогрессу.
В «Накануне» автор осуществил то, что давно могли ожидать читатели: рядом с волевой женщиной появился решительный и деятельный мужчина. К этому образу Тургенев шел давно, задумав его в пору создания «Рудина». Тогда фигура главной героини ясно вырисовывалась в воображении автора, но не было главного героя. Для его создания Тургеневу необходим был реальный жизненный факт. Помог случай. Один из орловских соседей писателя передал ему тетрадь с рассказом, в котором «беглыми штрихами» было намечено то, что составило потом содержание романа «Накануне». Так «сознательно-героическая натура» была найдена в жизни. И впервые в творчестве Тургенева в одном произведении появились сразу два человека действия - болгарин Инсаров и Елена Стахова. В романе «Накануне» нашли выражение стремления нового поколения к прогрессу, жажда активного участия з жизни, дел, а не слов.
Критики отмечали, что достоинством романа Ивана Сергеевича является «создание такого женского характера, которого не дали читателю ни одна русская поэма, ни один русский роман». Образ Елены Стаховой - законченный, типичный, живой, вполне русский. В ней тип «тургеневской девушки» получил наиболее полное воплощение. Основные черты ее характера - самопожертвование. В отличие от Лизы Калитиной Елена не имеет в душе противоречий между нравственным долгом и естественным стремлением к счастью. Они полностью совпадают. Натура и сознание у Елены - одно целое, поэтому для нее вначале не существует проблемы отречения от личного счастья. Деятельное добро - идеал Елены, связанный с ее пониманием счастья. «Она с детства жаждала деятельности, добра; нищие, голодные, больные ее занимали, тревожили, мучили; она видела их во сне, расспрашивала об них всех своих знакомых; милостыню она подавала заботливо, с невольною важностью, почти с волнением». Однако в самой жажде самопожертвования есть у Елены Стаховой еще одно важное отличие от Лизы Калитиной. Лиза отрекается только от эгоистической потребности счастья и несет в себе тяжесть ответственности за несовершенство мира. Елена же видит счастье в отречении от самой себя как личности, от собственной свободы и от ответственности: «Кто отдался весь-весь... весь... тому горя мало, тот уж ни за что не отвечает. Не я хочу: то хочет». Эта важная запись в дневнике Елены приоткрывает существенную черту ее натуры. Углубление этой черты было бы губительно для личности. Поэтому здесь находится тот предел, дальше которого Тургенев не пожелал продолжить развитие своего любимого литературного типа.
Инсаров же возвышается над всеми действующими лицами романа (исключая Елену. С ней он вровень). Он возвышается как герой, вся жизнь которого освещается мыслью о подвиге. Самой привлекательной чертой Инсарова для автора является любовь к родине - Болгарии. Инсаров - воплощение огненной любви к отчизне. Душа его полна одним чувством: состраданием родному народу, находящемуся в турецкой кабале. «Если бы вы знали, какой наш край благодатный! - говорит Инсаров Елене.- А между тем его топчут, его терзают... у нас все отняли, все: наши церкви, наши права, наши земли; как стадо гоняют нас поганые турки, нас режут... Люблю ли я родину? - Что же другое можно любить на земле? Что одно неизменно, что выше всех сомнений, чему нельзя не верить после Бога? И когда эта родина нуждается в тебе...»
Все произведение И. С. Тургенева проникнуто «величием и святостью» идеи освобождения страждущей отчизны. Инсаров - своеобразный идеал самоотречения. Его в высшей степени характеризует самоограничение, наложение на себя «железных цепей долга». Он смиряет в себе все другие желания, подчиняя свою
жизнь служению Болгарии. Однако его самоотречение отличается от смирения перед долгом Лаврецкого и Лизы Калитиной: оно имеет не религиозно-этическую, а идейную природу.
В соответствии с принципом объективного отображения действительности Тургенев не хотел и не мог затушевать те качества (пусть и не всегда привлекательные), какие виделись ему в герое - не абстрактном образе, а в живом человеке. Любой характер слишком сложен, чтобы рисовать его только одной краской - черной или белой. Инсаров - не исключение. Порою он слишком рассудочен в своем поведении, даже простота его нарочита и сложна, а сам он слишком зависим от собственного стремления к независимости. Писателя в Инсарове привлекает донкихотство. Иных же, способных на действие героев вокруг него нет. «Нет еще у нас никого, нет людей, куда ни посмотри,- говорит Шубин.- Все - либо милюз-га, грызуны, гамлетики... из пустого в порожнее переливатели да палки барабанные! А то вот еще какие бывают: до позорной тонкости самих себя изучили, щупают беспрестанно пульс каждому своему ощущению и докладывают самим себе: вот что я, мол, чувствую, вот что я думаю. Полезное дельное занятие! Нет, кабы были между нами путные люди, не ушла бы от нас эта девушка, эта чуткая душа не ускользнула бы, как рыба в воду». «Гамлетики»... Слово сказано! Не слышится ли в этих словах Шубина и авторское самоосуждение?
В «Накануне» явственнее, чем в других романах Тургенева, ощущается присутствие самого автора, его раздумий и сомнений, слишком ясно отраженных в раздумьях многих персонажей, в их помыслах и интересах. Тургенев выразил себя даже в тихой и светлой зависти к любви главных героев. Случайно ли, склоняясь перед этой любовью, Берсенев говорит себе те самые слова, которые не раз встречаются в письмах автора. «Что за охота лепиться к краешку чужого гнезда?»
Есть один потаенный сюжет в романе «Накануне», никак не связанный с общественно-политическими борениями в предреформенной России. В поступках, размышлениях, высказываниях героев постепенно совершается развитие авторской мысли о счастье. «"Жажда любви, жажда счастья, больше ничего,- похвалил Шубин...- Счастья! Счастья! Пока жизнь не прошла... Мы завоюем себе счастие!" Берсенев поднял на него глаза. "Будто нет ничего выше счастья?"- проговорил он тихо...»
Недаром вопросы эти заданы в самом начале романа, они требуют ответа. Дальше каждый из героев будет находить свое счастье.
Шубин - в искусстве, Берсенев - в занятиях наукой. Инсаров не понимает личного счастья, если родина в скорби. «Как же это можно быть довольным и счастливым, когда твои земляки страдают?» - задается вопросом Инсаров, и Елена готова согласиться с ним. Для них личное должно быть основано на счастье других. Счастье и долг, таким образом, совпадают. И оно вовсе не то разъединяющее благополучие, о котором говорит в начале романа Берсенев. Но позже герои осознают, что даже их альтруистическое счастье греховно. Перед самой смертью Инсарова Елена ощущает, что за земное - какое бы оно ни было - счастье человек должен нести наказание. Для нее это - смерть Инсарова. Автор раскрывает свое понимание закона жизни: «...счастье каждого человека основано на несчастии другого». Но если так, то счастье действительно «разъединяющее слово» -и следовательно, оно недопустимо и недостижимо для человека. Есть только долг, и необходимо следовать ему. Вот одна из важнейших мыслей романа. Но будут ли когда-нибудь в России бескорыстные донкихоты? Автор не дает прямого ответа на этот вопрос, хотя надеется на его положительное решение.
Нет ответа и на вопрос, звучащий в самом названии романа - «Накануне». Накануне чего? - появления русских Инсаровых? Когда же они появятся? «Когда же придет настоящий день?» - этот вопрос задает Добролюбов в одноименной статье. Что это - как не призыв к революции?
Гениальность же Тургенева заключается в том, что он сумел увидеть актуальные проблемы времени и отразить в своем романе, не потерявшем свежести и для нас. Сильные, смелые, целеустремленные личности нужны России во все времена.
Имя русского прозаика Ивана Сергеевича Тургенева в сознании русского читателя связано не только с «тургеневской девушкой», но и с «дворянским гнездом». Именно эта метафора после появления в печати романа с таким названием стала синонимом всех усадеб русских помещиков. Кроме того, герои романов Тургенева пополнили ряд «лишних» людей в литературе.
После Рудина и Лаврецкого Тургенев задался вопросом: «Из каких слоев появятся «новые люди»? Писателю недоставало такого героя, который будет энергичны, деятельным, готовым к упорной борьбе. «Грозовые» 60-е годы XIX века требовали именно таких - они должны были сменить героев рудинского типа, не сумевших перейти от слов к делу. В это время сосед Тургенева, отправляясь в Крым, отдал писателю рукопись автобиографической повести, одним из героев которой был молодой революционер из Болгарии.
Так прототипом главного героя романа «Накануне» стал Николай Димитров Катранов, родившийся в 1829 году в болгарском городе Свиштов. В 1848 году с группой молодых болгар он приехал поступать в Московский университет на историко-филологический факультет. Война Турции с Россией, начавшаяся в 1853 году, пробудила революционные настроения у балканских славян, которые давно боролись за избавление от турецкого ига. Вместе с русской женой Ларисой Николай Катранов отправился на родину, но вспышка туберкулеза вынудила их уехать на лечение в Венецию, где он простудился и умер.
До самого 1859 года рукопись лежала без дела, хотя, прочитав ее, Тургенев и сказал: «Вот герой, которого я искал! Среди русских такого еще не было!» Отчего же писатель обратился к рукописи в 1859 году, когда и в России герои подобного типа уже стали появляться? Почему же образцом для русских сознательно-героических натур Тургенев делает болгарина Дмитрия Инсарова?
По словам одного из героев романа «Накануне», Инсаров - «железный человек», обладающий замечательными качествами: силой воли, настойчивостью, решительностью, самообладанием. Все это характеризует Инсарова как практического деятеля в противовес натурам созерцательным, подобным другим героям романа: философу Берсеневу и скульптору Шубину.
Главная героиня романа, двадцатилетняя девушка Елена Стахова, не может сделать выбор: ее избранником может стать молодой ученый Алексей Берсенев, начинающий скульптор, дальний родственник матери, Павел Шубин, успешно начинающий карьеру на государственной службе чиновник Егор Курнатовский, а еще человек гражданского долга, болгарский революционер Дмитрий Инсаров. При этом социально-бытовой сюжет приобретает символический подтекст: Елена Стахова как бы олицетворяет собой молодую Россию, находящуюся «накануне» предстоящих перемен. Автор решает таким образом важнейший вопрос: кто сейчас больше всего нужен России? Ученые или люди искусства, государственные деятели или героические натуры, посвятившие жизнь служению великой патриотической цели? Своим выбором Елена дает определенный ответ на вопрос, важнейший для России 60-х годов.
Русский критик Н. Добролюбов в своей статье «Когда же придет настоящий день?», посвященной роману «Накануне», справедливо отметил, что в Елене Стаховой проявилась смутная тоска по чему-то и эта почти бессознательная потребность новой жизни, новых людей, охватывает теперь все русское общество. Что же отличает Инсарова от русских людей, что делает его принципиально «новым» героем?
В первую очередь, цельность его натуры, отсутствие противоречий между красивыми словами и реальным делом. Если Шубин на деньги, выданные ему тетушкой на обучение в Италии, отправился к хохлам «есть галушки», если Берсенев, готовя себя к научному поприщу, вместо поэзии говорит с девушкой о Шеллинге и философии, то Инсаров занят не собой, все его устремления сводятся к одной цели - освобождению своей родины, Болгарии.
Вместе с социальным сюжетом появляется философский подтекст . Роман начинается со спора Шубина и Берсенева о понимании счастья и долга. Молодые люди сходятся в одном: каждый желает себе личного счастья, по-настоящему человек счастлив, когда соединяются понятия «родина», «справедливость» и «любовь», но не «любовь-наслаждение», а «любовь-жертва».
Елене и Дмитрию кажется, что их любовь объединяет личное и общественное, что она одухотворена высшей целью. Однако на протяжении действия романа героев не покидает ощущение непростительности своего счастья, они не могут избавиться от чувства вины перед родными, от страха грядущей расплаты за свою любовь. Отчего возникает такое ощущение?
Елена не может разрешить для себя роковой вопрос: возможно ли совместить великое дело с горем собственной матери, оставшейся в одиночестве после отъезда единственной дочери? Она не может найти ответ на этот вопрос, тем более что любовь к Инсарову ведет и к разрыву с родиной - с Россией. А Инсаров мучается вопросом: может, его болезнь послана ему в наказание? Так общее дело и любовь становятся несовместимы. И Инсаров, будучи изначально цельной личностью, испытывает мучительное раздвоение, источником которого становится любовь к русской девушке Елене.
Именно поэтому так трагичен исход романа. По Тургеневу, человек испытывает драматизм не только во внутреннем своем состоянии, но в отношениях с окружающим миром, с природой. Природа при этом абсолютно не считается с неповторимостью каждого человека: с равнодушным спокойствием забирает она и простого смертного, и выдающегося героя современности - перед нею, матерью-природой, все равны.
Этот мотив универсального жизненного трагизма вплетается в ткань романа внезапной смертью Инсарова и исчезновением Елены на этой земле. Мысль о трагизме существования человека в мире оттеняет чувство любви Елены к Инсарову, отчего роман Тургенева приобретает черты произведения о вечных исканиях человека, о постоянном стремлении человека к социальному совершенству, о его вековом вызове «равнодушной природе».
Однако реальность внесла свои коррективы. Николай Добролюбов в статье о «настоящем дне» противопоставил задачи «русских Инсаровых» той программе, которую описал Тургенев в своем романе. У критика наши отечественные Инсаровы должны были бороться с «внутренними турками», то есть и с консерваторами, и с представителями либеральных партий. Статья шла вразрез со всеми убеждениями Тургенева. Хотя он попросил Некрасова , главного редактора журнала «Современник», не печатать эту статью, она была все-таки опубликована. Тогда Тургенев покинул редакцию «Современника» навсегда.
