"Кандид, или Оптимизм" (Вольтер): описание и анализ романа из энциклопедии. Лучшая философская повесть Вольтера — «Кандид Вольтер кандид особенности построения сюжета

Вершиной цикла и вольтеровского творчества в целом стала повесть "Кандид, или Оптимизм". Импульсом к ее созданию стало знаменитое Лиссабонское землетрясение 1 ноября 1755 года, когда был разрушен цветущий город и погибло множество людей. Это событие возобновило спор вокруг положения немецкого философа Готфрида Лейбница: "Все — благо". Вольтер раньше и сам разделял оптимизм Лейбница, но в "Кандиде" оптимистический взгляд на жизнь становится признаком неискушенности, социальной неграмотности.

Внешне повесть строится как жизнеописание главного героя, история всевозможных бедствий и несчастий, настигающих Кандида в его странствиях по свету. В начале повести Кандид изгнан из замка барона Тундер-тен-Тронка за то, что посмел влюбиться в дочь барона, прекрасную Кунигунду. Он попадает наемником в болгарскую армию, где его тридцать шесть раз прогоняют через строй и бежать откуда ему удается только во время сражения, в котором полегло тридцать тысяч душ; потом переживает бурю, кораблекрушение и землетрясение в Лиссабоне, где попадает в руки инквизиции и едва не погибает на аутодафе. В Лиссабоне герой встречает прекрасную Кунигунду, также претерпевшую множество несчастий, и они отправляются в Южную Америку, где Кандид попадает в фантастические страны орельонов и в Эльдорадо; через Суринам он возвращается в Европу, посещает Францию, Англию и Италию, и завершаются его странствия в окрестностях Константинополя, где он женится на Кунигунде и на принадлежащей ему маленькой ферме собираются все персонажи повести. Кроме Панглоса, в повести нет счастливых героев: каждый рассказывает леденящую душу историю своих страданий, и это изобилие горя заставляет читателя воспринимать насилие, жестокость как естественное состояние мира. Люди в нем различаются только степенью несчастий; любое общество несправедливо, а единственная счастливая страна в повести — несуществующее Эльдорадо. Изображая мир как царство абсурда, Вольтер предвосхищает литературу ХХ века.

Кандид (имя героя по-французски означает "искренний"), как говорится в начале повести, "юноша, которого природа наделила наиприятнейшим нравом. Вся душа его отражалась в его лице. Он судил о вещах довольно здраво и добросердечно". Кандид — модель "естественного человека" просветителей, в повести ему принадлежит амплуа героя-простака, он свидетель и жертва всех пороков общества. Кандид доверяет людям, особенно своим наставникам, и от своего первого учителя Панглоса усваивает, что не бывает следствия без причины и все к лучшему в этом лучшем из миров. Панглос — воплощение оптимизма Лейбница; несостоятельность, глупость его позиции доказывается каждым сюжетным поворотом, но Панглос неисправим. Как и положено персонажу философской повести, он лишен психологического измерения, на нем лишь проверяется идея, и сатира Вольтера расправляется с Панглосом прежде всего как с носителем ложной, а потому опасной идеи оптимизма.

Панглосу в повести противостоит брат Мартен, философ-пессимист, не верящий в существование добра на свете; он так же неколебимо привержен своим убеждениям, как Панглос, так же неспособен извлекать уроки из жизни. Единственный персонаж, которому это дано, — Кандид, чьи высказывания на протяжении повести демонстрируют, как понемногу он избавляется от иллюзий оптимизма, но и не спешит принять крайности пессимизма. Понятно, что в жанре философской повести речь не может идти об эволюции героя, как обычно понимается изображение нравственных изменений в человеке; психологического аспекта персонажи философских повестей лишены, так что читатель не может им сопереживать, а может только отстраненно следить за тем, как герои перебирают разные идеи. Так как герои "Кандида", лишенные внутреннего мира, не могут выработать собственных идей естественным путем, в процессе внутренней эволюции, автору приходится позаботиться о том, чтобы снабдить их этими идеями извне. Такой окончательной идеей для Кандида становится пример турецкого старца, заявляющего, что не знает и никогда не знал имен муфтиев и визирей: "Я полагаю, что вообще люди, которые вмешиваются в общественные дела, погибают иной раз самым жалким образом и что они этого заслуживают. Но я-то нисколько не интересуюсь тем, что делается в Константинополе; хватит с меня того, что я посылаю туда на продажу плоды из сада, который возделываю". В уста того же восточного мудреца Вольтер вкладывает прославление труда (после "Робинзона"очень частый мотив в литературе Просвещения, в "Кандиде" выраженный в самой емкой, философской форме): "Работа отгоняет от нас три великих зла: скуку, порок и нужду".

Пример счастливого старца подсказывает Кандиду окончательную формулировку его собственной жизненной позиции: "Надо возделывать наш сад". В этих знаменитых словах Вольтер выражает итог развития просветительской мысли: каждый человек должен четко ограничить свое поле деятельности, свой "сад", и работать на нем неуклонно, постоянно, бодро, не ставя под вопрос полезность и смысл своих занятий, так же, как садовник изо дня в день возделывает сад. Тогда труд садовника окупается плодами. В "Кандиде" говорится, что жизнь человека тяжела, но переносима, нельзя предаваться отчаянию — на смену созерцанию должно прийти действие. К точно такому же выводу позже придет Гете в финале "Фауста".

«Кандид, или Оптимизм» — философская повесть Вольтера. Написана летом и осенью 1758 г. и в начале 1759 опубликована в Женеве постоянными издателями Вольтера братьями Крамерами. В последующие годы переиздания появляются по всей Европе, несмотря на попытки цензурных преследований; популярность книги растет. «Кандид, или Оптимизм» — самая известная среди так называемых философских повестей Вольтера. Во Франции из-за отсутствия в языке слова «повесть» эту группу произведений принято называть романами. В связи с «Кандидом» этот термин иногда употребляется еще и из-за относительно большого (по сравнению с другими философскими повестями Вольтера) объема. Так, Ф.М. Достоевский устами одного из своих героев говорит: «Это роман философский и написан, чтобы провести идею».

Ядро каждой из философских повестей Вольтера составляет доказательство или опровержение некой исходной философской идеи. В «Кандиде» лейбницианская идея опровергается всем ходом событий и высмеивается в карикатурной фигуре философа Панглосса, чья излюбленная сентенция «Все к лучшему в этом лучшем из миров» повторяется в самые неподходящие моменты, когда герои оказываются особенно беспомощными перед торжествующим злом. В мире, изображенном в «Кандиде», правит именно зло: феодальное самодурство, религиозный фанатизм, всевозможные зверства, рабство, нищета и т.д. Единственный оазис справедливости и благополучия — утопическое государство Эльдорадо — не меняет этой картины, а скорее служит исключением, подтверждающим правило, так как существование его гарантировано лишь полной изоляцией от остального мира.

При всем том «Кандид, или Оптимизм» Вольтера, исполненный скепсиса, злой иронии, язвительности, не скатывается в пессимизм благодаря мощному карнавально-смеховому началу. Вольтер не испытывает сочувствия к своим героям: какие бы злоключения их ни преследовали, повествование сохраняет неизменно язвительный тон. В соответствии с карнавальной традицией акцентирования гротескно-телесного низа, все несчастья как правило сосредоточены «ниже пояса»: пинки в зад, порка, изнасилование, отрезание ягодицы и т.п. Приключения Кандида, немотивированно забрасывающие его в самые отдаленные страны и сталкивающие с разнообразнейшими людьми от монархов до бродяг — сверху до низу по всей социальной лестнице, выдержаны в духе плутовского романа. При этом сюжетная основа произведения — любовь Кандида и Кунигунды, их насильственное разлучение, долгие скитания героя в поисках возлюбленной и финальное воссоединение — связаны уже совсем с другой литературной традицией — куртуазной, которая не развивается, а пародируется с помощью элементарного трюка — фабула развернута в реальном времени, которое должны были бы занять все описанные перипетии. Рыцарский роман этого не предполагал, время в нем было неподвижно и герои встречались такими же юными, какими и расставались, независимо от того, насколько долог был их путь друг к другу. Герои же Вольтера воссоединяются по прошествии многих лет, и если сам Кандид просто превратился из наивного мальчика в зрелого мужчину, то Кунигунда за это время постарела и утратила всякую привлекательность. В финале Кандид вовсе не хочет жениться на ней, и делает это исключительно из сословной гордости: в начале повести барон-отец не потерпел интрижки дочери с простолюдином и пинком выгнал его из замка, а в финале барон-брат, потерявший замок и состояние, твердит, как попугай, о своем происхождении и все еще пытается помешать свадьбе, которая уже никому, кроме самой Кунигунды, не нужна.

Социальный момент придает «Кандиду» Вольтера глубоко личный смысл. Выходец из третьего сословия, Вольтер в молодости немало претерпел от аристократического чванства — принятый в качестве восходящей литературной звезды во многих домах, он мог подвергнуться там любому оскорблению вплоть до избиения. Поэтому с детства обласканный в семье барона, а затем с позором изгнанный из замка Кандид был автору по-человечески близок, да и идейный пафос повести характерен для зрелого Вольтера. Будучи по философским взглядам деистом, писатель воспринимал царящее в мире и изображенное в «Кандиде» зло, а следовательно и возможное противодействие ему, прежде всего как дело рук человеческих. Долгие годы своеобразным девизом, без которого не обходились даже многие личные письма Вольтера, было требование: «Раздавите гадину!» (читай: аристократов). После «Кандида» в этом качестве выступает куда более конструктивный финальный призыв героя: «Надо возделывать наш сад».

ИЗ ФРАНЦУЗСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Задание на дом.

Урок 37. Вольтер «Кандид, или Оптимизм». 1 »

Эпоха Просвещения берет свое начало в Англии, а в середине XVIII в. центром просветительской мысли становится Франция. Условно-историческое окончание этой эпохи - французская революция 1789-1794 гг., которая подхватила и пыталась реализовать идеологию Просвещения. Просветители опирались на идеи классицизма - веру в силу разума, выполнение своего долга перед отечеством, веру в справедливость, в благотворность труда. Но если классицисты еще верили в возможность идеального монарха (Корнель: «Счастье народа - служить своему королю»), то просветители ставили вопрос иначе. Вольтер говорил: «Счастье короля - служить своему народу», а Монтескье выразился еще более резко: «Народ вправе не повиноваться дурному монарху». Идеологи Просвещения выступали за торжество разума, просвещения, науки и требовали установления нового общественного строя - царства разума, в основе которого должен быть Закон. Именно желанием просветить умы была порождена идея создания знаменитой « Дени Дидро (1713-1784), а ее составителями -выдающиеся умы Франции. Самыми влиятельными деятелями эпохи Просвещения были Вольтер и Руссо . Франсуа Мари Аруэ (1694-1778), известный всему миру под именем Вольтер , был сыном парижского нотариуса. Он очень рано начал беспокоить парижские власти дерзкими эпиграммами на влиятельных лиц. За стихи, обличавшие принца-регента, его 11 месяцев продержали в Бастилии. Но кара не подействовала. Зрелый Вольтер - это первый поэт Франции, первый драматург, и к тому же историк, философ, великий насмешник, вольнодумец, непримиримый противник церкви. Душительницей свободной мысли для него выступала прежде всего официальная католическая церковь, которую Вольтер неистово ненавидел. Его фраза «Раздавите гадину!», относящаяся к церкви, стала крылатой. Вольтер - властитель дум, некоронованный монарх Европы. Коронованные особы старались привлечь его на свою сторону. Людовик XV ненавидит и побаивается его, папа Бенедикт XIV шлет ему лестное послание. Екатерина II вступает с ним в длительную переписку (а после французской революции запрещает издание его сочинений). Фридрих II, король Пруссии, осыпает его милостями. В надежде на осуществление «просвещенного абсолютизма» Вольтер ряд лет провел при дворе прусского короля, но «дружба» с королем закончилась тем, что Вольтер вынужден был покинуть Пруссию. Вольтер поселяется в Швейцарии, в Фернее, и с тех пор это место становится центром паломничества мыслящих людей всего мира. Во всех странах появляются его последователи - вольтерьянцы , вольнодумцы, следующие его идеям. В Париж Вольтер смог вернуться лишь за два месяца до своей смерти, и был встречен парижанами с необычайным триумфом. Когда же он умер, церковь запретила официальную церемонию похорон, его останки были увезены из Парижа ночью, тайно. Но революция воздала ему должное: 11 июля 1791 г. тело Вольтера было возвращено в столицу и погребено в Пантеоне. На катафалке было начертано: «Он подготовил нас к свободе». Собрание сочинений Вольтера составляет 100 томов. Вольтер работал в самых разных жанрах. Он произнес ставшее крылатым изречение: «Все жанры хороши, кроме скучного». Самым дерзким произведением Вольтера, полным вольнодумства , была, пожалуй, поэма «Орлеанская девственница», посвященная народной героине Франции Жанне д"Арк. В драматургии Вольтер трансформировал принципы классицизма в духе новых просветителей. Самым ярким и живым в художественном наследии Вольтера остаются и по сей день его философские повести.

«Надо возделывать наш сад».

Кандид

Вопросы для проверки домашнего чтения. 1.Как к утверждению Панглоса «все к лучшему» относятся Кандид и рассказчик? 2.Какое определение оптимизму «по Панглосу» дал в конце концов Кандид? 3.Мартен оптимист или пессимист? 4.Перестал ли Панглос быть оптимистом? 5.На какой фразе заканчивает Вольтер свою повесть и какой смысл в нее вкладывает? У. Эпоха Просвещения берет свое начало в Англии, а в середине XVIII в. центром просветительской мысли становится Франция. Условно-историческое окончание этой эпохи - французская революция 1789-1794 гг., которая подхватила и пыталась реализовать идеологию Просвещения. Просветители опирались на идеи классицизма - веру в силу разума, выполнение своего долга перед отечеством, веру в справедливость, в благотворность труда. Но если классицисты еще верили в возможность идеального монарха (Корнель: «Счастье народа - служить своему королю»), то просветители ставили вопрос иначе. Вольтер говорил: «Счастье короля - служить своему народу», а Монтескье выразился еще более резко: «Народ вправе не повиноваться дурному монарху». Идеологи Просвещения выступали за торжество разума, просвещения, науки и добивались установления нового общественного строя - царства разума, в основе которого должен быть Закон. Именно желанием просветить умы была порождена идея создания знаменитой «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел», главным редактором которой был Дени Дидро (1713-1784), а ее составителями -выдающиеся умы Франции. Потому писателей Просвещения часто называют также энциклопедистами . Энциклопедия была общим детищем просветителей. «Великим памятником нации» назвал ее Вольтер. На протяжении трех десятилетий, с 1751 по 1780 гг., вышло 35 томов. Это был систематический свод достижений науки, техники и производства, всех отраслей знаний того времени. Суду разума подвергалось все существующее, в том числе и королевская власть и церковь. За появлением словаря последовали репрессии и запреты, но тома «Энциклопедии» продолжали выходить полулегально, во Франции возникло нечто беспрецедентное - общественное мнение. Самыми выдающимися деятелями эпохи Просвещения были Вольтер и Руссо .

Жизннный и творческий путь Вольтера

Кандид, или Оптимизм. Перевод Ф. Сологуба

КАНДИД 1 , ИЛИ ОПТИМИЗМ 2

Перевод с немецкого доктора Ральфа 3 с добавлениями, которые были найдены в кармане у доктора, когда он скончался в Миндене 4 в лето благодати господней 1759. У. Философская повесть «Кандид, или Оптимизм», написанная Вольтером в 1758 г, была издана анонимно и сразу приобрела популярность. Последовали ее переиздания. Власти были не на шутку напуганы «опасной» книгой. В Париже и Женеве были приняты решения о изъятии книги из обращения и о ее символическом сожжении палачом. Вольтер тщательно скрывал свое авторство. Но ни друзья Вольтера, ни его враги не сомневались в том, кто был подлинным автором «Кандида». Вскоре таиться стало ни к чему, и Вольтер в письмах к друзьям признал свое авторство. Дома вы должны были познакомиться с фрагментами повести в переводе Федора Сологуба. А теперь попробуйте разобраться в позиции Вольтера, попробуйте понять, что же так напугало власти. Начнем с заглавия . В чем смысл имени главного героя? Д. Он «чистосердечный», «искренний», всему верит, верит своему учителю. У. А что значит «оптимизм»? Почему Вольтер дает второе название своей философской повести? Д. Оптимизм значит вера в то, что все изменяется в нашем мире к лучшему. Этой точки зрения придерживался Панглос, ему чистосердечно верит Кандид. Глава первая. Как был воспитан в прекрасном замке Кандид и как он был оттуда изгнан. В Вестфалии, в замке барона Тундер-тен-Тронка, жил юноша, которого природа наделила наиприятнейшим нравом. Вся душа его отражалась в его лице. Он судил о вещах довольно здраво и очень простосердечно; поэтому, я думаю, его и звали Кандидом. Старые слуги дома подозревали, что он - сын сестры барона и одного доброго и честного дворянина, жившего по соседству, за которого эта девица ни за что не хотела выйти замуж, так как у него в родословной числилось всего лишь семьдесят одно поколение предков, остальная же часть его генеалогического древа была погублена разрушительной силой времени. <…> Баронесса, его супруга, весила почти триста пятьдесят фунтов; этим она внушала величайшее уважение к себе. Она исполняла обязанности хозяйки дома с достоинством, которое еще больше увеличивало это уважение. Ее дочь, Кунигунда, семнадцати лет, была румяная, свежая, полная, аппетитная. Сын барона был во всем достоин своего отца. Наставник Панглос 1 был оракулом дома, и маленький Кандид слушал его уроки со всем чистосердечием своего возраста и характера. Панглос преподавал метафизико-теолого-космологонигологию 2 . Он замечательно доказывал, что не бывает следствия без причины 3 и что в этом лучшем из возможных миров замок владетельного барона - прекраснейший из возможных замков, а госпожа баронесса - лучшая из возможных баронесс. Доказано, - говорил он, - что все таково, каким должно быть; так как все создано сообразно цели, то все необходимо и создано для наилучшей цели. Вот, заметьте, носы созданы для очков, потому мы и носим очки. Ноги, очевидно, назначены для того, чтобы их обувать, вот мы их и обуваем. Камни были сотворены для того, чтобы их тесать и строить из них замки, и вот монсеньер владеет прекраснейшим замком: у знатнейшего барона всего края должно быть наилучшее жилище. Свиньи созданы, чтобы их ели, - мы едим свинину круглый год. Следовательно, те, которые утверждают, что все хорошо, говорят глупость, - нужно говорить, что все к лучшему. Кандид слушал внимательно и верил простодушно: он находил Кунигунду необычайно прекрасной, хотя никогда и не осмеливался сказать ей об этом. Он полагал, что, после счастья родиться бароном Тундер-тен-Тронком, вторая степень счастья - это быть Кунигундой, третья - видеть ее каждый день и четвертая - слушать учителя Панглоса, величайшего философа того края и, значит, всей земли. <…> Возвращаясь в замок, она встретила Кандида и покраснела; Кандид покраснел тоже. Она поздоровалась с ним прерывающимся голосом, и смущенный Кандид ответил ей что-то, чего и сам не понял. На другой день после обеда, когда все выходили из-за стола, Кунигунда и Кандид очутились за ширмами. Кунигунда уронила платок, Кандид его поднял, она невинно пожала руку Кандида. Юноша невинно поцеловал руку молодой баронессы, но при этом с живостью, с чувством, с особенной нежностью; их губы встретились, и глаза их горели, и колени подгибались, и руки блуждали. Барон Тундер-тен-Тронк проходил мимо ширм и, уяснив себе причины и следствия, здоровым пинком вышвырнул Кандида из замка. Кунигунда упала в обморок; как только она очнулась, баронесса надавала ей пощечин; и было великое смятение в прекраснейшем и приятнейшем из всех возможных замков. У. Мысль о том, что все к лучшему в этом лучшем из миров высказывает Панглос уже в первой главе. И вся повесть Вольтера – проверка этой идеи. Подобной точки зрения на мироздание придерживался немецкий философ Готфрид Вильгельм Лейбниц (1645-1716). Взгляды Лейбница на мир разделял в молодости и сам Вольтер. Итак, что же утверждает Панглос? Д. Панглос доказывает, что живет он в лучшем из миров, в лучшем из замков, что баронесса - лучшая из возможных баронесс, что «все к лучшему». А как относится к этим мыслям сам Кандид? Д. Он ему «верил простодушно». У. А как к этому относится РП? Д. Иронически: он смеется над этой идеей. И это видно из доказательств, которые приводит Панглос: «носы созданы для очков, потому мы и носим очки». У. И вот после известных событий Кандид изгнан «из земного рая», он сталкивается с реальным миром и весь дальнейший сюжет нацелен на испытание жизнью оптимистического мировоззрения Панглоса. Глава третья. Как спасся Кандид от болгар, и что вследствие этого произошло. Что может быть прекраснее, подвижнее, великолепнее и слаженнее, чем две армии! Трубы, дудки, гобои, барабаны, пушки создавали музыку столь гармоничную, какой не бывает и в аду. Пушки уложили сначала около шести тысяч человек с каждой стороны; потом ружейная перестрелка избавила лучший из миров не то от девяти, не то от десяти тысяч бездельников, осквернявших его поверхность. Штык также был достаточной причиной смерти нескольких тысяч человек. Общее число достигало тридцати тысяч душ. Кандид, дрожа от страха, как истый философ, усердно прятался во время этой героической бойни. Наконец, когда оба короля приказали пропеть “Te Deum” 1 , каждый в своем лагере, Кандид решил, что лучше ему уйти и рассуждать о следствиях и причинах в каком-нибудь другом месте. Наступая на валявшихся повсюду мертвых и умирающих, он добрался до соседней деревни; она была превращена в пепелище. Эту аварскую деревню болгары 2 cпалили согласно законам общественного права. Здесь искалеченные ударами старики смотрели, как умирают их израненные жены, прижимающие детей к окровавленным грудям; там девушки со вспоротыми животами, насытив естественные потребности нескольких героев, испускали последние вздохи; в другом месте полусожженные люди умоляли добить их. Мозги были разбрызганы по земле, усеянной отрубленными руками и ногами. Кандид поскорее убежал в другую деревню; это была болгарская деревня, и герои-авары поступили с нею точно так же. Все время шагая среди корчащихся тел или пробираясь по развалинам, Кандид оставил наконец театр войны, сохранив немного провианта в своей сумке и непрестанно вспоминая Кунигунду. <…> Когда он пришел в Голландию, запасы его иссякли, но он слышал, будто в этой стране все богаты и благочестивы, и не сомневался, что с ним будут обращаться не хуже, чем в замке барона, прежде чем он был оттуда изгнан из-за прекрасных глаз Кунигунды. <…> Потом он обратился к человеку, который только что битый час говорил в большом собрании о милосердии. Этот проповедник 3 , косо посмотрев на него, сказал: - Зачем вы сюда пришли? Есть ли у вас на это уважительная причина? - Нет следствия без причины, - скромно ответил Кандид. - Все связано цепью необходимости и устроено к лучшему. Надо было, чтобы я был разлучен с Кунигундой и изгнан, чтобы я прошел сквозь строй и чтобы сейчас выпрашивал на хлеб в ожидании, пока не смогу его заработать; все это не могло быть иначе. - Мой друг, - сказал ему проповедник - верите ли вы, что папа - антихрист? - Об этом я ничего не слышал, - ответил Кандид, - но антихрист он или нет, у меня нет хлеба. - Ты не достоин есть его! - сказал проповедник. - Убирайся, бездельник, убирайся, проклятый, и больше никогда не приставай ко мне. <…> Человек, который не был крещен, добросердечный анабаптист 1 по имени Яков, видел, как жестоко и постыдно обошлись с одним из его братьев, двуногим существом без перьев, имеющим душу; он привел его к себе, пообчистил, накормил хлебом, напоил пивом, подарил два флорина и хотел даже пристроить на свою фабрику персидских тканей, которые выделываются в Голландии. Кандид, низко кланяясь ему, воскликнул: - Учитель Панглос верно говорил, что все к лучшему в этом мире, потому что я неизмеримо более тронут вашим чрезвычайным великодушием, чем грубостью господина в черной мантии и его супруги. <…> У. Сначала Кандид против своей воли попадает в армию болгар и вынужден участвовать в сражении между болгарами и аварами, которое описано в этой главе. Кого подразумевает Вольтер под болгарами и аварами? Д. Болгары - пруссаки, а авары - французы. Он имеет в виду семилетнюю войну между ними. У. И что же? Как относится РП к воюющим? Д. Он их зло высмеивает: «Что может быть прекраснее...» А на самом деле ничего в этом прекрасного нет - они «бездельники», убивающие друг друга и мирное население. У. Показывая ужасающие картины расправы и тех и других над мирным населением, Вольтер явно согласен со своим рассказчиком, не симпатизирует никому, ведь «ружейная перестрелка избавила лучший из миров не то от девяти, не то от десяти тысяч бездельников, осквернявших его поверхность». Так этот мир - действительно «лучший из миров»? Д. Нет, конечно. У. Второй эпизод в этой главе связан с пребыванием Кандида в Голландии. Герой сталкивается с проповедником. Почему проповедник спрашивает, верит ли Кандид в то, что «Папа - антихрист»? Д. Потому что проповедник - протестант, противник католиков и Папы. У. И о чем свидетельствует поведение проповедника и его жены? Как их оценивает РП? Д. «О, небо! До каких крайностей доводит женщин религиозное рвение!» Он осуждает религиозный фанатизм. У. И кто же отнесся по-человечески к Кандиду? Д. «Добросердечный» Яков, он тоже протестант, но принадлежащий к анабаптистам, тем, кто проповедует свободу совести, то есть терпимость к другим религиям. У. Вот Вольтер и выражает через свое произведение собственные взгляды: он сам всегда выступал против религиозного фанатизма, за веротерпимость. Главы четвертая. Как встретил Кандид своего прежнего учителя философии доктора Панглоса, и что из этого вышло. У. Так начинаются злоключения Кандида в этом «лучшем из миров». В конце третьей главы он встречает нищего, который оказывается Панглосом. От него он узнает, что Кунигунда умерла, замученная болгарскими солдатами, что они размозжили голову барону, изрубили в куски баронессу, убили брата Кунигудны, а сам Панглос умирает, ибо заразился дурной болезнью от служанки баронессы. Узнав о смерти Кунигунды, Кандид восклицает: «Ах, лучший из миров, где ты?» Но Панглос, несмотря ни на что, продолжает твердить, «что все в мире к лучшему». Яков не разделял этого мнения: « - Конечно, - говорил он, - люди отчасти извратили природу, ибо они вовсе не родятся волками, а лишь становятся ими: Господь не дал им ни двадцатичетырехфунтовых пушек, ни штыков, а они смастерили себе и то и другое, чтобы истреблять друг друга. К этому можно добавить и банкротства, и суд, который, захватывая добро банкротов, обездоливает кредиторов». То есть устами Якова Вольтер излагает свою мысль о том, что естественные, «природные наклонности» прекрасны, и лишь развращенный разум может их испортить. Но Панглос стоит на своем: «- Все это неизбежно, - отвечал кривой философ. - Отдельные несчастья создают общее благо, так что, чем больше таких несчастий, тем лучше». Глава пятая. У. И несчастья не замедлили последовать. Первым из них было землетрясение в Лиссабоне, которое действительно произошло в 1755 г. Случилось так, что Яков поехал в Лиссабон по торговым делам и взял с собой обоих философов, предварительно вылечив Панглоса. Корабль был застигнут ужасной бурей, от которой удалось спастись только философам, Яков же утонул. Но не успели они прийти в себя, как началось ужасное землетрясение. Глава шестая. Как было устроено прекрасное аутодофе, чтобы избавиться от землетрясения, и как был высечен Кандид. У. «Кандид, испуганный, ошеломленный, изумленный, весь окровавленный, весь дрожащий», никак не может понять: «если это лучший из возможных миров, то почему гибнут люди?» Нужно отметить, что одним из внешних толчков к написанию «Кандида» было именно лиссабонское землетрясение, ведь, если в мире все гармонично, то почему бушует природа, почему гибнут люди? Но на этом злоключения нашего героя не кончились. Кандид находит чудом выжившую Кунигунду. После ряда приключений они едут в Новый Свет, но там в Буэнос-Айресе вновь расстаются, и Кандид вместе со своим слугой метисом Какамбо попадают в страну Эльдорадо.] Глава седьмая. Как старуха заботилась о Квандиде и как он нашел то, что любил. Глава восьмая. История Кунигудны. Глава девятая. О том, что случилось с Кунигундой, с Кандидом, с великим инквизитором и евреем. Глава десятая. Как несчастливо Кандид, Кунигунда и старуха прибыли в Кадикс и как они сели на корабль. Глава одиннадцатая. История старухи. Глава двенадцатая. Продолжение злоключений старухи. Глава тринадцатая. Как Кандид был принужден разлучиться с Кунигундой и старухой. Глава четырнадцатая. Как были приняты Кандид и Какамбо парагвайскими иезуитами. Глава пятнадцатая. Как Кандид убил брата своей дорогой Кунигунды. Глава шестнадцатая . Что произошло у двух путешественниками с двумя девушками, двумя обезьнами и дикарями, зовущимися орельонами. У. Кандид узнал, что Кунингунды осталась жива, но была продана, и теперь ее хозяевами являются торговец и великий инквизитор. Кандид убивает обоих, после чего он вынужден бежать вместе со старухой и Кунигундой. По дороге в Новый Свет на корабле старуха-служанка рассказывает свою историю, как она, дочь Папы Урбана Десятого и княгини Палестины, попала в неволю и в конце концов оказалась в услужении у торговца. Когда беглецы прибыли в Южную Америку, оказалось, что и там уже ищут убийц великого инквизитора. Поэтому Кандид был вынужден бежать вместе со своим слугой метисом Какамбо, а Кунигунда досталась губернатору Буэнос-Айреса. По дороге Кандид встречает немецкого иезуита, который оказывается братом Кунигунды, оставшимся в живых. Сначала барон и Кандид радуются встрече, а затем барон узнает, что Кандид собирается жениться на его сестре. В возмущении ударяет Кандида шпагой по лицу, и тот, защищаясь, закалывает барона. Кандид в отчаянии бежит. Глава семнадцатая. Прибытие Кандида и его слуги в страну Эльдорадо, и что они там увидели. <…> Земля была возделана так, чтобы радовать глаз и вместе с тем приносить плоды; все полезное сочеталось с приятным; дороги были заполнены, вернее, украшены изящными экипажами из какого-то блестящего материала; в них сидели мужчины и женщины редкостной красоты; большие красные бараны влекли эти экипажи с такой резвостью, которая превосходила прыть лучших коней Андалузии, Тетуана и Мекнеса 1 . - Вот, - сказал Кандид, - страна получше Вестфалии. Они с Какамбо остановились у первой попавшейся им на пути деревни. Деревенские детишки в лохмотьях из золотой парчи играли у околицы в шары. Пришельцы из другой части света с любопытством глядели на них; игральными шарами детям служили крупные, округлой формы камешки, желтые, красные, зеленые, излучавшие странный блеск. Путешественникам пришло в голову поднять с земли несколько таких кругляшей; это были самородки золота, изумруды, рубины, из которых меньший был бы драгоценнейшим украшением трона Могола 2 . - Без сомнения, - сказал Какамбо, - это дети здешнего короля. В эту минуту появился сельский учитель и позвал детей в школу. - Вот, - сказал Кандид, - наставник королевской семьи. Маленькие шалуны тотчас прервали игру, оставив на земле шарики и другие свои игрушки. Кандид поднимает их, бежит за наставником и почтительно протягивает ему, объясняя знаками, что их королевские высочества забыли свои драгоценные камни и золото. Сельский учитель, улыбаясь, бросил камни на землю, с большим удивлением взглянул на Кандида и продолжил свой путь. Путешественники подобрали золото, рубины и изумруды. - Где мы? - вскричал Кандид. - Должно быть, королевским детям дали в этой стране на диво хорошее воспитание, потому что они приучены презирать золото и драгоценные камни. Какамбо был удивлен не менее, чем Кандид. Наконец они подошли к первому деревенскому дому; он напоминал европейский дворец. <…> Тотчас же двое юношей и две девушки, служившие при гостинице, одетые в золотые платья, с золотыми лентами в волосах, пригласили их сесть за общий стол. На обед подали четыре супа, из них каждый был приготовлен из двух попугаев, вареного кондора, весившего двести фунтов, двух жареных обезьян, превосходных на вкус; триста колибри покрупнее на одном блюде и шестьсот помельче на другом; восхитительные рагу, воздушные пирожные, - все на блюдах из горного хрусталя. Слуги и служанки наливали гостям различные ликеры из сахарного тростника. Посетители большею частью были купцы и возчики - все чрезвычайно учтивые; они с утонченной скромностью задали Какамбо несколько вопросов и очень охотно удовлетворяли любопытство гостей. Когда обед был окончен, Какамбо и Кандид решили, что щедро заплатят, бросив хозяину на стол два крупных кусочка золота, подобранных на земле; хозяин и хозяйка гостиницы расхохотались и долго держались за бока. Наконец они успокоились. - Господа, - сказал хозяин гостиницы, - конечно, вы иностранцы, а мы к иностранцам не привыкли. Простите, что мы так смеялись, когда вы нам предложили в уплату камни с большой дороги. У вас, без сомнения, нет местных денег, но этого и не надобно, чтобы пообедать здесь. Все гостиницы, устроенные для проезжих купцов, содержатся за счет государства. Вы здесь неважно пообедали, потому что это бедная деревня, но в других местах вас примут как подобает. Какамбо перевел Кандиду слова хозяина гостиницы. Кандид слушал их с тем же удивлением и недоумением, с каким его друг Какамбо переводил. - Что же, однако, это за край, - говорили они один другому, - неизвестный всему остальному миру и природой столь непохожий на Европу? Вероятно, это та самая страна, где все обстоит хорошо, ибо должна же такая страна хоть где-нибудь да существовать. А что бы ни говорил учитель Панглос, мне часто бросалось в глаза, что в Вестфалии все обстоит довольно плохо. ? Что удивляет героев в краю, куда они попали? Почему хозяева гостиницы расхохотались, когда Какамбо и Кандид решили расплатиться золотом за обед? Глава восемнадцатая. Что они видели в стране Эльдорадо. < > Старец принял двух иностранцев, сидя на софе, набитой пухом колибри, угостил их ликерами в алмазных чашах, потом в следующих словах удовлетворил их любопытство: - Мне сто семьдесят два года, и я узнал от моего покойного отца, королевского конюшего, об удивительных переворотах в Перу, свидетелем которых он был. Наше государство - это древнее отечество инков, которые поступили очень неблагоразумно, когда отправились завоевывать другие земли: в конце концов они сами были уничтожены испанцами 1 . Те государи из этой династии, которые остались на родине, были куда благоразумнее; с народного согласия они издали закон, следуя которому ни один житель не имел права покинуть пределы своей маленькой страны; этим мы сберегли нашу простоту и наше благоденствие. У испанцев было лишь смутное представление о нашем государстве; они назвали его Эльдорадо, и один англичанин, некий кавалер Ролей 2 , даже приблизился к нашим границам около ста лет назад, но так как мы окружены неприступными скалами и пропастями, то вплоть до настоящего времени нам нечего было бояться посягательств европейских народов, которыми владеет непостижимая страсть к грязи и камням нашей земли и которые, дабы завладеть ими, готовы были бы перебить нас всех до единого. Разговор длился долго: говорили о государственном устройстве, о нравах, о женщинах, о зрелищах, об искусствах. Наконец Кандид, у которого всегда была склонность к метафизике, велел Какамбо спросить, есть ли в этой стране религия. Старец слегка покраснел. - Как вы можете в этом сомневаться? - сказал он. - Неужели вы считаете нас такими неблагодарными людьми? Какамбо почтительно спросил, какая религия в Эльдорадо. Старец опять покраснел. - Разве могут существовать на свете две религии? - сказал он. - У нас, я думаю, та же религия, что и у вас; мы неустанно поклоняемся богу. - Только одному богу? - спросил Какамбо, который все время переводил вопросы Кандида. - Конечно, - сказал старец, - их не два, не три, не четыре. Признаться, люди из вашего мира задают очень странные вопросы. Кандид продолжал расспрашивать этого доброго старика; он хотел знать, как молятся богу в Эльдорадо. - Мы ничего не просим у него, - сказал добрый и почтенный мудрец, - нам нечего просить: он дал нам все, что нам нужно; мы непрестанно его благодарим. Кандиду было любопытно увидеть священнослужителей, он велел спросить, где они. Добрый старец засмеялся. - Друзья мои, - сказал он, - мы все священнослужители; и наш государь, и все отцы семейств каждое утро торжественно поют благодарственные гимны; им аккомпанируют пять-шесть тысяч музы-кантов. - Как! У вас нет монахов, которые всех поучают, ссорятся друг с другом, управляют, строят козни и сжигают инакомыслящих? - Смею надеяться, мы здесь не сумасшедшие, - сказал старец, - все мы придерживаемся одинаковых взглядов и не понимаем, что такое ваши монахи. При этих словах Кандид пришел в восторг. Он говорил себе: «Это совсем не то, что в Вестфалии и в замке господина барона: если бы наш друг Панглос побывал в Эльдорадо, он не утверждал бы более, что замок Тундер-тен-Тронк - лучшее место на земле. Вот как полезно путешествовать!» <…> Они провели месяц в этой гостеприимной стране. <…> У. Наконец Кандид и Какамбо попадают в Эльдорадо. Что же это за страна? Д. Это легендарная счастливая страна. У. Описание идеального государства Эльдорадо (от испанского «золотой, счастливый») занимает важное место в повести. Каков же это государство? Как построена там жизнь людей? Д. … Итог обсуждения. Вольтер воспользовался для своей утопии известной легендой о стране счастья. В Эльдорадо нет монархов, там не сжигают инакомыслящих, там нет тюрем, там никого не судят, там нет тирании и все свободны. В Эльдорадо не ценят золота, а потому оно никому не приносит зла. Вольтер прославил «невинность и благоденствие» жителей Эльдорадо. Однако хвалу не следует понимать как идеализацию «естественного состояния» людей. Эльдорадо - вполне цивилизованная страна. Там имеется великолепный дворец наук, «наполненный математическими и физическими инструментами». Для справедливого общества Вольтер не нашел места в окружающей его действительности, а утопическое Эльдорадо было прообразом того будущего, о котором мечтал просветитель. Глава девятнадцатая. Что произошло в Суринаме, и как Кандид познакомился с Мартеном. <…> По дороге к городу они увидели негра, распростертого на земле, полуголого, - на нем были только синие полотняные панталоны; у бедняги не хватало левой ноги и правой руки. - О, Боже мой! - воскликнул Кандид и обратился к негру по-голландски. - Что с тобою, мой друг, и почему ты в таком ужасном состоянии? - Я жду моего хозяина господина Вандердендура, известного купца, - отвечал негр. - Так это господин Вандердендур так обошелся с тобою? - спросил Кандид. - Да, господин, - сказал негр, - таков обычай. Два раза в год нам дают только вот такие полотняные панталоны, и это вся наша одежда. Если на сахароварне у негра попадает палец в жернов, ему отрезают всю руку; если он вздумает убежать, ему отрубают ногу. Со мной случилось и то и другое. Вот цена, которую мы платим за то, чтобы у вас в Европе был сахар. А между тем, когда моя мать продала меня на Гвинейском берегу за десять патагонских монет, она мне сказала: “Дорогое мое дитя, благословляй наши фетиши, почитай их всегда, они принесут тебе счастье; ты удостоился чести стать рабом наших белых господ и вместе с тем одарил богатством своих родителей”. Увы! Я не знаю, одарил ли я их богатством, но сам-то я счастья не нажил. Собаки, обезьяны, попугаи в тысячу раз счастливее, чем мы; голландские жрецы, которые обратили меня в свою веру, твердят мне каждое воскресенье, что все мы - потомки Адама, белые и черные. Я не силен в генеалогии, но если проповедники говорят правду, мы и впрямь все сродни друг другу. Но подумайте сами, можно ли так ужасно обращаться с собственными родственниками? - О Панглос! - воскликнул Кандид. - Ты не предвидел этих гнусностей. Нет, отныне я навсегда отказываюсь от твоего оптимизма. - Что такое оптимизм? - спросил Какамбо. - Увы, - сказал Кандид, - это страсть утверждать, что все хорошо, когда в действительности все плохо. И он залился слезами, глядя на негра; плача о нем, он вошел в Суринам. <…> Глава двадцатая. Что было с Кандидом и Мартеном на море. У. В конце концов Кандид отказывается от оптимизма Панглоса. Почему? Д. Потому что он видит в мире одни гнусности. У. И как же он определяет, что такое «оптимизм»? Д. «...это страсть утверждать, что все хорошо, когда в действительности все плохо». У. А какой точки зрения придерживается Мартен, вновь появляющийся в повести? Д. Он считает, что в мире царят и добро и зло, и они борются. У. Но видел ли он добро в мире? Д. Он думает, что, может быть, оно существует, но он его не видел. У. То есть Мартен придерживается прямо противоположной точки зрения. И если Панглоса можно назвать оптимистом, то Мартена... Д. Пессимистом. У. Кандид, отказавшийся от оптимизма Панглоса, согласен ли с Мартеном? Д. Нет, он все-таки думает, что добро существует. У. Но пока что добро он видел только где? Д. В Эльдорадо. У. Не видел добра в окружающем мире и сам Вольтер, недаром же он придумал идеальную страну. Глава двдацать первая. Кандид и Мартен приближаются к берегам Франции и продолжат рассуждать. Глава двадцать вторая. Что случилось с Кандидом и Мартеном во Франции. Глава двадцать третья. Что Кандид и Мартен увидели на английском берегу. Глава двадцать четвертая. О Пакете и брате Жирофе. Глава двадцать пятая. Визит к синьору Пококуранте, благородному венецианцу. Глава двадцать шестая. О том, как Кандид и Мартен ужинали с шесть. Иностранцами и кем оказались эти иностранцы. Глава двадцать седьмая. Путешествие Кандида в Константинополь. Глава двадцать восьмая. Что случилось с Кандидом, Кунигундой, Панглосом, Мартеном и другими. У. Кандид и Мартен отправляются во Францию, затем в Англию, Венецию и Константинополь. По дороге они встречают Какамбо, освобождают из неволи Панглоса и барона, которые чудом остались в живых и попали на галеры. Но Панглос остается верным своим убеждениям: - Ну, хорошо, мой дорогой Панглос, - сказал ему Кандид, - когда вас вешали, резали, нещадно били, когда вы гребли на галерах, неужели вы продолжали считать, что все в мире к лучшему? - Я всегда был верен своему прежнему убеждению, - отвечал Панглос. - В конце концов, я ведь философ, и мне не пристало отрекаться от своих взглядов; Лейбниц не мог ошибаться, и предустановленная гармония всего прекраснее в мире, так же как полнота вселенной и невесомая материя. Глава двадцать девятая. Как Кандид нашел Кунигунду и старуху. Главая тридцатая. Заключение. В глубине сердца Кандид не испытывал ни малейшей охоты жениться на Кунигунде, но чрезвычайная наглость барона подстрекала его вступить с нею в брак, а Кунигунда торопила его так настойчиво, что он не мог ей отказать. Он посоветовался с Паглосом, Мартеном и верным Какамбо. Панглос написал прекрасное сочинение, в котором доказывал, что барон не имеет никаких прав на свою сестру и что, согласно всем законам империи, она может вступить в морганатический брак 1 с Кандидом. Мартен склонялся к тому, чтобы бросить барона в море; Какамбо считал, что нужно возвратить его левантинскому шкиперу на галеры, а потом, с первым же кораблем, отправить в Рим к отцу генералу. Совет признали вполне разумным; старуха его одобрила; сестре барона ничего не сказали. План был приведен в исполнение, - разумеется, за некоторую мзду, и все радовались тому, что провели иезуита и наказали спесивого немецкого барона. Естественно было ожидать, что после стольких бедствий Кандид, женившись на своей возлюбленной и живя с философом Панглосом, философом Мартеном, благоразумным Какамбо и со старухой, имея сверх того так много брильянтов, вывезенных из отечества древних инков, должен был бы вести приятнейшее в мире существование. Но он столько раз был обманут евреями 2 , что у него осталась только маленькая ферма; его жена, делаясь с каждым днем все более уродливой, стала сварливой и несносной; старуха одряхлела, и характер у нее был еще хуже, чем у Кунигунды. Какамбо, который работал в саду и ходил продавать овощи в Константинополь, изнемогал под бременем работ и проклинал судьбу. Панглос был в отчаянии, что не блещет в каком-нибудь немецком университете. Что касается Мартена, он был твердо убежден, что везде одинаково плохо, и терпеливо переносил тяготы жизни. Кандид, Мартен и Панглос спорили иногда о метафизике и нравственности. Они частенько видели проплывавшие мимо их фермы корабли, набитые пашами, эфенди и кадиями 3 , которых ссылали на Лемнос, на Митилену, в Эрзерум; другие кади, другие паши, другие эфенди занимали места изгнанных и в свой черед отправлялись в изгнание; видели они иногда и аккуратно набитые соломой человеческие головы, - их везли в подарок могучему султану. Эти зрелища рождали новые споры <…> Мартен доказывал, что человек родится, дабы жить в судорогах беспокойства или в летаргии скуки. Кандид ни с чем не соглашался, но ничего и не утверждал. Панглос признался, что всю жизнь терпел страшные муки, но, однажды усвоив, будто все идет на диво хорошо, будет всегда придерживаться этого взгляда, отвергая все прочие точки зрения. Новые события окончательно утвердили Мартена в его отвратительных принципах, поколебали Кандида и смутили Панглоса. Однажды к ним на ферму явились Пакета и брат Жирофле 4 в самом бедственном состоянии. Они очень быстро проели свои три тысячи пиастров, расстались, потом помирились, снова поссорились, попали в тюрьму, убежали оттуда, и, наконец, брат Жирофле сделался турком. Пакета продолжала заниматься своим ремеслом, но уже почти ничего им не зарабатывала. - Я ведь предвидел, - сказал Мартен Кандиду, - что они быстро промотают ваши дары и тогда станут еще несчастнее, чем были. Вы и Какамбо растранжирили миллионы пиастров и не более счастливы, чем брат Жирофле и Пакета. - Само небо привело вас сюда к нам, мое бедное дитя, - сказал Панглос Пакете. - Знаете ли вы, что стоили мне кончика носа, одного глаза и уха? Да и вы в каком сейчас виде! О, что это за мир, в котором мы живем! Это происшествие дало им новую пищу для философствования. <…> Панглос, Кандид и Мартен, возвращаясь к себе на ферму, увидели почтенного старика, который наслаждался прохладой у порога своей двери под тенью апельсинного дерева. Панглос, который был не только любитель рассуждать, но и человек любопытный, спросил у старца, как звали муфтия, которого удавили. - Вот уж не знаю, - отвечал тот, - да и, признаться, никогда не знал имен никаких визирей и муфтиев. И о происшествии, о котором вы мне говорите, не имею понятия. Я полагаю, что вообще люди, которые вмешиваются в общественные дела, погибают иной раз самым жалким образом и что они этого заслуживают. Но я-то нисколько не интересуюсь тем, что делается в Константинополе; хватит с меня и того, что я посылаю туда на продажу плоды из сада, который возделываю. Сказав это, он предложил чужеземцам войти в его дом; две его дочери и два сына поднесли им несколько сортов домашнего щербета, каймак, приправленный лимонной коркой, варенной в сахаре, апельсины, лимоны, ананасы, финики, фисташки, маккский кофе, который не был смешан с плохим кофе из Батавии и с Американских островов. Потом дочери этого доброго мусульманина надушили Кандиду, Панглосу и Мартену бороды. - Должно быть, у вас обширное и великолепное поместье? - спросил Кандид у турка. - У меня всего только двадцать арпанов, - отвечал турок. - Я их возделываю сам с моими детьми; работа отгоняет от нас три великих зла: скуку, порок и нужду. Кандид, возвращаясь на ферму, глубокомысленно рассуждал по поводу речей этого турка. Он сказал Панглосу и Мартену: - Судьба доброго старика, на мой взгляд, завиднее судьбы шести королей, с которыми мы имели честь ужинать. - Высокий сан, - сказал Панглос, - связан с большими опасностями; об этом свидетельствуют все философы. <…> Знаете вы... - Я знаю также, - сказал Кандид, - что надо возделывать наш сад. - Вы правы, - сказал Панглос. - Когда человек был поселен в саду Эдема, это было ut operaretur eum, - дабы и он работал. Вот вам доказательство того, что человек родился не для покоя. - Будем работать без рассуждений, - сказал Мартен, - это единственное средство сделать жизнь сносною. Все маленькое общество прониклось этим похвальным намерением; каждый начал изощрять свои способности. Небольшой участок земли приносил много плодов. Кунигунда, правда, была очень некрасива, но зато превосходно пекла пироги; Пакета вышивала; старуха заботилась о белье. Даже брат Жирофле пригодился: он стал очень недурным столяром, более того - честным человеком, и Панглос иногда говорил Кандиду: - Все события неразрывно связаны в лучшем из возможных миров. Если бы вы не были изгнаны из прекрасного замка здоровым пинком в зад за любовь к Кунигунде, если бы не были взяты инквизицией, если бы не обошли пешком всю Америку, если бы не проткнули шпагой барона, если бы не потеряли всех ваших баранов из славной страны Эльдорадо, - не есть бы вам сейчас ни лимонной корки в сахаре, ни фисташек. - Это вы хорошо сказали, - отвечал Кандид, - но надо возделывать наш сад. У. Последние главы повествует о том, чем же закончилось испытание оптимизма Панглоса. И чем же? Д. Все решили последовать примеру старика, который считал, что надо довольствоваться самым малым и работать: «работа отгоняет от нас три великих зла: скуку, порок и нужду». И все с этим соглашаются. У. И дважды звучит утверждение Кандида: «Надо возделывать наш сад», которое и стало эпиграфом наших уроков. Выводы. Вольтер отрицает философию Лейбница, он не верит в «мировую гармонию», отрицает оптимизм Лейбница, который вел к примирению со злом, будто бы «необходимым элементом мировой гармонии». Гармонию Вольтер находит лишь в выдуманном им самим идеальном государстве Эльдорадо. Но он верил в возможность совершенствования человека, полагал, что «человек родился не для покоя», в то, что «надо возделывать наш сад», ибо «работа отгоняет от нас три великих зла: скуку, порок и нужду». У. Так что же так напугало власти, и привело к решению о сожжении книги? Дети пытаются обосновать это решение властей.1 Произведение изучается обзорно/1 К а н д и д - имя героя повести в переводе с французского означает “чистосердечный”, “искренний”.2 О п т и м и з м - лат . “наилучший” - мироощущение, проникнутое жизнерадостностью, бодростью, верой в будущее. Противоположное пессимизму - лат . “наихудший” - мироощущение, проникнутое унынием, безнадежностью, неверием в будущее.3 Перевод с немецкого доктора Ральфа - повесть была издана Вольтером анонимно.4 М и н д е н - город в Вестфалии; в городской крепости в XVIII в. помещалась тюрьма для государственных преступников1 П а н г л о с - то есть “всеязыкий” (от греч .).2 Издевка над теориями ученика Лейбница немецкого философа Христиана Вульфа (1679--1754).3 Намек на Лейбница, немецкого философа (1646-1716), который писал: “Все во вселенной находится в такой связи, что настоящее всегда скрывает в своих недрах будущее, и всякое данное состояние объяснимо естественным образом только из непосредственно предшествовавшего ему”.1 Первые слова благодарственной молитвы: “Тебя, господи, славим...” (лат .).2 Под “болгарами” Вольтер подразумевает пруссаков, под “аварами” (так называлось скифское племя) - французов, а под болгаро-аварской войной - Семилетнюю войну (1756-1763), в которой участвовали несколько европейских государств, в том числе Пруссия и Франция. В годы этой войны и был написан “Кандид”.3 Здесь - протестантский священник.1 А н а б а п т и с т - представитель плебейского крыла протестантизма. Анабаптисты проповедовали свободу совести и всеобщее равенство.1 Т е т у а н - портовый город в Марокко, недалеко от средиземноморского побережья. Мекнес - крупный марокканский город.2 М о г о л - титул легендарных императоров северной Индии, обладавших будто бы несметными сокровищами.1 Государство инков достигло особенного могущества к середине XV в. В 1532 г. испанские завоеватели захватили столицу инков, город Куско, а затем все их государство, уничтожив богатую древнюю культуру.2 Р о л е й У о л т е р (1552-1618) - английский мореплаватель и поэт; в 1595 г. отправился в Америку на поиски страны Эльдорадо и, вернувшись, рассказал королеве Елизавете о будто бы виденных там чудесах.1 М о р г а н а т и ч е с к и й б р а к - в феодальный период брак между представителями разных родов, сословий.2 В смысле «обманут ростовщиками».3 П а ш а - титул высших военных и гражданских чиновников в мусульманских странах; эфенди - здесь представитель высшего общества (уважительная форма обращения); кадий - судья.4 П а к е т а - служанка баронессы, брат Жирофле - монах. Их обоих Кандид и Мартен встретили в Венеции в весьма несчастном положении. Кандид дал им денег, полагая, что с деньгами они будут счастливы. Мартен же возразил, что деньги, быть может, сделают их еще несчастнее.

Лучшая философская повесть Вольтера - «Кандид» (1759). Критика феодального общества достигает здесь наибольшей остроты. Подвижная интрига (действующие лица постоянно странствуют) позволяет Вольтеру дать широкий охват действительности. Правда, он не придерживается принципа исторически точного изображения тех или иных явлений. «Кандид» лишен национального и исторического колорита. Не ограничивая себя социальными и бытовыми подробностями, Вольтер свободно перемещает своих героев из одной страны в другую.

Они словно в сказке, точно по волшебству, быстро минуют огромные расстояния. В хаосе, сутолоке жизни они расходятся, затем встречаются, чтобы разойтись вновь. Автор ведет их от одного испытания к другому. Его мысль кажется иногда чересчур субъективной. Но при всей кажущейся произвольности, она впитала в себя большую жизненную правду и потому служит надежным путеводителем по жизни. Вольтер в целом глубоко и правдиво раскрывает существенные стороны действительности.

Повесть построена по обычному для Вольтера принципу. Человек морально неиспорченный, с доверием относящийся к людям, сталкивается со страшным миром, полным зла и коварства. Кандид входит в жизнь, ничего не зная о ее бесчеловечных законах. По характеристике автора, он был одарен «от природы самым смирным нравом. Физиономия его соответствовала простоте души». Все несчастья Кандида предопределены отнюдь не его характером. Он жертва обстоятельств и ложного воспитания. Учитель Панглосс учил его оптимистически воспринимать любые удары судьбы. Кандид отнюдь не баловень жизни. В отличие от Задига он лишь незаконный отпрыск дворянской фамилии. У него нет никакого богатства. При малейшем нарушении сословной иерархии, вызванном проснувшимся чувством к Кунигунде, его без всяких средств к существованию выгоняют из замка. Кандид странствует по свету, не имея другой защиты от несправедливости, кроме отменного здоровья и философии оптимизма.

Герой Вольтера«никак не может привыкнуть к мысли, что человек не властен распоряжаться своей судьбой.

Насильно завербованный в болгарскую (прусскую) армию, Кандид позволил себе однажды роскошь прогуляться за пределами казармы. В наказание за такое своеволие ему пришлось, ядовито замечает Вольтер, «сделать выбор во имя божьего дара, называемого Свободой» или пройтись тридцать шесть раз под палками или разом получить двенадцать пуль в лоб.

«Кандид», как и другие произведения Вольтера, проникнут чувством, горячего протеста против насилий над личностью. В повести осмеян «просвещенный» монархический режим прусского короля Фридриха II, где человек может свободно или умереть или быть замученным. Другого пути у него нет. Изображая мытарства Кандида у болгар, Вольтер не измышлял факты. Многое им было списано просто с натуры, в частности, экзекуция над Кандидом. В мемуарах Вольтер рассказывает о злосчастной судьбе одного немецкого дворянина, который так же, как и Кандид, из-за своего высокого роста был насильно схвачен королевскими вербовщиками и определен в солдаты. «Бедняга в сообществе с несколькими товарищами совершил вскоре после этого побег; его поймали и привели к покойному королю, которому он заявил чистосердечно, что раскаивается только в одном: в том, что не убил такого тирана, как он. В ответ на это ему отрезали нос и уши, тридцать шесть раз прогнали палками сквозь строй, после чего отправили катать тачку в Шпандау».

Вольтер решительно осуждает войны, ведущиеся в интересах правящих кругов и абсолютно чуждые и непонятные народу. Кандид невольно оказывается свидетелем и участником кровавой бойни. Особенно Вольтера возмущают зверства над мирным населением. Вот как он описывает аварскую деревню, сожженную «в силу международного права»: «Здесь валялись изувеченные старики, а у них на глазах умирали их зарезанные жены, с расплюснутыми младенцами у окровавленных грудей; девушки с распоротыми животами... лежали при последнем издыхании; другие, полуобгоревшие, вопили, прося добить их. На земле валялись мозги, отрубленные руки и ноги». Рисуя страшную картину мира, Вольтер разрушает философию оптимизма. Проводник ее, Панглосс, полагает, что «чем более несчастий, тем выше общее благоденствие». Следствием любого зла, по его мнению, является добро и поэтому надо с надеждой смотреть в будущее. Собственная жизнь Панглосса красноречиво опровергает его оптимистические убеждения. При встрече с ним в Голландии Кандид видит перед собой покрытого нарывами бродягу, с разъеденным носом, криворотого и гнусавого, выплевывающего при кашле после каждого усилия по зубу.

Вольтер остроумно высмеивает церковь, которая ищет причины не-.совершенства мира в греховности людей. Даже возникновение лиссабонского землетрясения, свидетелями которого оказались Панглосс и Кандид, она объясняла широким распространением еретичества.

Жизнь Кунигунды - страшное обвинение господствующему общественному строю. Через всю повесть красной нитью проходит тема абсолютной незащищенности человека, его бесправия в условиях феодальной государственности. Какие только испытания не проходит Кунигун-да! Ее насилуют, принуждают стать любовницей капитана, который продает ее еврею Иссахару. Затем она - предмет сексуальных вожделений инквизитора и т. д. Кунигунда поистине игрушка в руках судьбы, которая, однако, имеет вполне реальное содержание, - это феодально-крепостнические отношения, где торжествуют меч и кнут, где попрано все человеческое, основанное на законах разума и природы. История жизни старухи, в прошлом красавицы, дочери римского папы и принцессы Палестринской, также трагична. Она подтверждает мысль Вольтера о том, что жизнь Кунигунды не исключение, а вполне типическое явление. Во всех уголках земного шара люди страдают, они не защищены от беззакония.

Писатель стремится раскрыть всю глубину безумия современной ему жизни, в которой возможны самые невероятные, фантастические случаи. Именно сюда уходит своими корнями условность, занимающая большое место в «Кандиде» и в других философских повестях. Условные формы художественного изображения в творчестве Вольтера возникли на основе действительной жизни. В них нет той нездоровой, религиозной фантастики, которая была распространена в литературе XVII-XVIII вв. Условное у Вольтера - форма заострения необычных, но вполне возможных жизненных ситуаций. Кажутся невероятными приключения Кунигунды и старухи, но они типичны в условиях феодального общества, когда произвол - это все, а Человек, его свободная воля - ничто. Вольтер, в отличие от Рабле и Свифта, не прибегает к деформации действительности. У него, по существу, нет великанов, нет лилипутов или говорящих, разумных лошадей. В его повестях действуют обычные, люди. У Вольтера условность связана прежде всего с гиперболизацией неразумных сторон общественных отношений. Чтобы как можно резче и рельефнее подчеркнуть неразумие жизни, он заставляет своих героев пережить сказочные приключения. Причем удары судьбы в повестях Вольтера в равной мере испытывают представители всех социальных слоев - и венценосцы, и разночинная голь, как например, Панглосс или бедный ученый Мартэн.

Вольтер рассматривает жизнь не столько с позиций закрепощенного, обездоленного народа, сколько с общечеловеческой точки зрения. В 26-й главе «Кандида» Вольтер собрал под крышей одной гостиницы в Венеции шесть бывших или «несостоявшихся» европейских монархов. Ситуация, вначале воспринимаемая как карнавальный маскарад, постепенно обнаруживает свои реальные очертания. При всей своей сказочности она вполне жизненна. Изображенные Вольтером короли реально существовали и по ряду обстоятельств вынуждены были оставить трон. Условность, допущенная писателем, состояла лишь в том, что он всех незадачливых правителей свел в одно место, чтобы крупным планом, с предельной концентрацией мысли подчеркнуть свой тезис о незащищенности личности даже высокого общественного ранга в современном мире.

Правда, Вольтер устами Мартэна заявляет о том, что «на свете миллионы людей гораздо более достойны сожаления, чем король Карл-Эдуард, император Иван и султан Ахмет».

Кандид с необычайным упорством разыскивает Кунигунду. Его настойчивость как будто вознаграждается. В Турции он встречает Кунигунду, которая из пышной красавицы превратилась в морщинистую старуху с красными слезящимися глазами. Кандид женится на ней только из желания досадить ее брату барону, упорно противящемуся этому браку. Панглосс в финале повести также лишь некое подобие человека. Он «сознавался, что всегда страшно страдал» и только из упрямства не расставался с теорией о лучшем из миров.

Критикуя общественные порядки Европы и Америки, Вольтер в «Кандиде» рисует утопическую страну Эльдорадо. Здесь все фантастически прекрасно: изобилие золота и драгоценных камней, фонтаны розовой воды, отсутствие тюрем и т. п. Даже камни мостовой тут пахнут гвоздикой и корицей. Вольтер относится к Эльдорадо с легкой иронией. Он сам не верит в возможность существования такого идеального края. Недаром Кандид и - Какамбо оказались в нем совершенно случайно. Путей к нему никто не знает и, следовательно, достичь его совершенно, невозможно. Таким образом, общий пессимистический взгляд на мир остается. Мартэн с успехом доказывает, что «на земле очень мало добродетели и очень мало счастья, исключая, быть может, Эльдорадо, куда никто не может попасть».

Непрочны и несметные богатства, вывезенные героем повести из Америки. Они буквально «тают» с каждым днем. Доверчивого Кандида обманывают на каждом шагу, рушатся его иллюзии. Вместо предмета юношеской любви он получает в итоге всех своих скитаний и страданий сварливую старуху, вместо сокровищ Эльдорадо - у него лишь небольшая ферма. Что же делать? Логически рассуждая, из мрачной картины, нарисованной Вольтером, возможен вывод: если мир так плох, то необходимо его изменить. Но писатель не делает такого радикального заключения: Очевидно, причина в неясности его общественного идеала. Язвительно высмеивая современное ему общество, Вольтер ничего не может ему противопоставить, кроме утопии. Он не предлагает никаких реальных путей преобразования действительности.

В творчестве и в самой жизни Вольтера ярче всего воплотились характерные черты эпохи Просвещения, ее проблемы и сам человеческий тип просветителя: философа, писателя, общественного деятеля. Именно поэтому его имя стало как бы символом эпохи, дало название целому умственному течению европейского масштаба («вольтерьянству»), хотя многие из его современников существенно опередили его в области философских, политических и социальных идей.

Франсуа-Мари Аруэ (Francois-Marie Arouet, 1694 - 1778), вошедший в историю под именем Вольтер (Voltaire), родился в семье богатого парижского нотариуса. Отцовское состояние, приумноженное в дальнейшем благодаря его собственным деловым способностям, обеспечило ему материальную независимость, которая позволяла в опасные минуты жизни менять местожительство, надолго покидать Париж и Францию, не рискуя впасть в нужду. Вольтер обучался в лучшем по тем временам иезуитском коллеже, где кроме традиционного классического образования (над которым он потом жестоко смеялся) он приобрел прочные дружеские связи с отпрысками знатных семей, впоследствии занимавшими важные государственные посты. Юность Вольтера протекала в аристократических литературных кружках, оппозиционно настроенных по отношению к официальному режиму. Там он прошел первую школу вольнодумства и сумел обратить на себя внимание остроумием, изяществом и дерзостью своих стихов. Литературный успех стоил ему кратковременного заключения в Бастилию - его сочли автором памфлета на регента Филиппа Орлеанского. После освобождения, осенью 1718 г. в театре Французской Комедии была представлена его трагедия «Эдип», на афише которой впервые появился литературный псевдоним «Вольтер» (в дальнейшем он прибегал к множеству других псевдонимов, когда хотел скрыть свое авторство).

Литературная работа Вольтера в 1726 г. была прервана новым арестом - на этот раз в результате ссоры с надменным аристократом кавалером де Роган, который приказал своим лакеям избить Вольтера палками. Этот демонстративный жест аристократа по отношению к буржуа и позиция невмешательства, занятая знатными друзьями Вольтера, дали ему ясно почувствовать свою неполноправность перед лицом сословных привилегий. Противник Вольтера, воспользовавшись семейными связями, упрятал его в Бастилию. Выйдя из заключения, Вольтер по совету друзей уехал в Англию, где пробыл около двух лет. Там он закончил национально-героическую поэму «Генриада» (1728), начатую еще в 1722 г.

Знакомство с политической, общественной и духовной жизнью Англии имело огромное значение для мировоззрения и творчества Вольтера. Свои впечатления он отразил в компактной, публицистически заостренной форме в «Философских (или Английских) письмах». Изданная во Франции в 1734 г., книга эта сразу же была запрещена и сожжена рукой палача как богохульная и крамольная. В ней Вольтер, сохраняя критическое отношение к английской действительности, подчеркивал ее преимущества перед французской. Это касалось прежде всего религиозной терпимости по отношению к сектам и вероисповеданиям, не принадлежавшим к официальной англиканской церкви, конституционных прав, охраняющих неприкосновенность личности, уважения к людям духовной культуры - ученым, писателям, артистам. Ряд глав книги посвящен характеристике английской науки, философии (особенно Локку), литературе и театру. Большое впечатление произвел на Вольтера Шекспир, впервые увиденный им на сцене и до тех пор совершенно неизвестный во Франции.

Острокритическая позиция Вольтера по отношению к церкви и двору навлекла на него преследования, которые могли обернуться новым арестом. Он счел разумным укрыться вдали от Парижа в поместье своей подруги маркизы дю Шатле, одной из самых умных и образованных женщин того времени. Пятнадцать лет, проведенные им в ее замке Сире в Шампани, были наполнены активной и разнообразной деятельностью. Вольтер писал во всех литературных и научно-публицистических жанрах. За эти годы им написаны десятки театральных пьес, множество стихотворений, поэма «Орлеанская девственница», исторические труды, популярное изложение теории Ньютона, философские сочинения («Трактат о метафизике»), полемические статьи. На протяжении всей жизни Вольтер вел обширную переписку, составившую десятки томов. Эти письма раскрывают перед нами облик неутомимого борца за свободу мысли, защитника жертв фанатизма, мгновенно откликавшегося на проявления общественной несправедливости и беззакония.

Отношения Вольтера с французским двором носили напряженный характер. Его попытки сделать дипломатическую карьеру потерпели неудачу. Королевская фаворитка маркиза де Помпадур препятствовала как его придворной, так и литературной карьере, ее интриги и происки иезуитов тормозили его избрание во Французскую академию (оно состоялось только в 1746 г. после трех неудачных попыток). Вольтеру приходилось бороться за постановку своих трагедий, которые подвергались запретам цензуры.

После смерти маркизы дю Шатле (1749) Вольтер по приглашению Фридриха II приехал в Пруссию. Три года, проведенные в прусской резиденции в Потсдаме (1750 - 1753) на королевской службе, раскрыли ему глаза на подлинный смысл «просвещенного» правления этого «философа на троне». Фридрих охотно демонстрировал перед мировым общественным мнением свою религиозную терпимость (в пику правителям католических стран, с которыми он находился в постоянных военных конфликтах). Он сформировал свою Академию из французских ученых и писателей, преследуемых на родине за вольнодумство. Но и с этими людьми он оставался тем же грубым и коварным деспотом, каким был со своими подданными. Вольтер увидел в Пруссии нищету крестьянства, ужасы рекрутчины и армейской муштры. После конфликта с королем он подал в отставку и пожелал покинуть прусский двор. Разрешение было дано, но на пути во Францию Вольтер был задержан прусскими жандармами, подвергнут грубому и оскорбительному обыску.

Возвращение на родину не сулило ему ничего утешительного, и он предпочел обосноваться на территории Женевской республики, вблизи от французской границы («Передние лапы во Франции, задние в Швейцарии; смотря по тому, откуда грозит опасность, я поджимаю то одни, то другие», - писал он друзьям). Он приобрел несколько имений, из которых Ферней стал его главным местопребыванием и центром мирового культурного паломничества. Здесь Вольтер провел последние 24 года жизни. Здесь его посещали писатели, актеры - исполнители его пьес, общественные деятели, путешественники из разных стран Европы (в том числе и из России). Здесь искали убежища и защиты жертвы фанатизма и произвола. Именно в эти годы приобретает особенный размах общественная деятельность Вольтера и достигает своего апогея его мировой авторитет.

В начале 1760-х годов в Тулузе по инициативе церковных властей было возбуждено судебное дело против протестанта Жана Каласа, обвиненного в убийстве сына,якобы;за то, что тот собирался перейти в католичество. Процесс велся с нарушением всех юридических норм, привлекались лжесвидетели, обвиняемый был подвергнут жестоким пыткам, но так и не признал себя виновным. Тем не менее по приговору суда он был четвертован, а тело его было сожжено. Вольтер длительное время занимался собиранием материалов для пересмотра дела, привлек к нему авторитетных юристов, а главное - мировое общественное мнение. Пересмотр дела Каласа, закончившийся посмертной реабилитацией и возвращением прав его семье, превратился в обличение религиозного фанатизма и судебного произвола. Почти одновременно в той же Тулузе было возбуждено аналогичное дело против другого протестанта - Сирвена, которому вовремя удалось бежать из города и спастись от расправы. Вольтер добился оправдания и в этом случае. Третий процесс обрушился на молодого человека - кавалера де Ла Барра, обвиненного в осквернении святынь и в атеизме. В качестве одной из улик фигурировал найденный у него «Философский словарь» Вольтера. Ла Барра казнили, предварительно вырвав ему язык. В эти годы лозунгом Вольтера, которым он начинал все свои письма, был: «Раздавите гадину!» (т. е. католическую церковь). Известны его выступления против судебного произвола и беззаконий в ряде других процессов.

В последние годы жизни имя «Фернейского патриарха» было окружено ореолом всемирного признания, но вернуться в Париж он не решался, опасаясь возможных репрессий. Только после смерти Людовика XV, когда у многих современников возникли надежды на более либеральное правление его преемника (иллюзии, оказавшиеся кратковременными), он позволил убедить себя и весной 1778 г. приехал в столицу. Вольтера ожидал настоящий триумф - толпы народа встречали его карету с цветами, в театре Французской Комедии он присутствовал на представлении своей последней трагедии «Ирена», актеры увенчали его бюст лавровым венком. Через несколько дней Вольтер скончался. Его племянник увез тело тайком из столицы, предвидя возможные осложнения с похоронами - церковь не упустила бы случая свести с ним счеты. Действительно, на следующий день после похорон (в аббатстве Сельер в Шампани) пришло запрещение местного епископа хоронить Вольтера. В 1791 г. его прах был перенесен в Пантеон в Париже. Обширная библиотека Вольтера, хранящая множество его помет на полях, была куплена Екатериной II у его наследников и в настоящее время хранится в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге.

По своим философским взглядам Вольтер был деистом. Он отрицал бессмертие и нематериальность души, решительно отвергал учение Декарта о «врожденных идеях», противопоставляя ему эмпирическую философию Локка. В вопросе о Боге и об акте творения Вольтер занимал позиции сдержанного агностика. В «Трактате о метафизике» (1734) он привел ряд доводов «за» и «против» существования Бога, пришел к выводу о несостоятельности тех и других, но уклонился от окончательного решения этого вопроса. К любым официальным вероучениям он относился резко отрицательно, религиозные догмы и обряды высмеивал как несовместимые с разумом и здравым смыслом (особенно в «Объясненной Библии», 1776, и «Философском словаре», 1764), однако считал, что критику религии может позволить себе только просвещенная элита, между тем как простой народ нуждается в религиозном учении как сдерживающем нравственном начале («Если бы Бога не было, его надо было бы выдумать»). Разумеется, такую религию он мыслил себе свободной от принуждения, нетерпимости и фанатизма. В этом двояком подходе к религии сказался присущий Вольтеру «аристократизм» мышления, проявившийся и в его социальных воззрениях: выступая против нищеты, он, тем не менее, считал необходимым разделение общества на бедных и богатых, в котором видел стимул прогресса («Иначе кто стал бы мостить дороги?»).

В ряде философских вопросов взгляды Вольтера заметно эволюционировали. Так, до 1750 г. он, хотя и с оговорками, разделял оптимистическое миропонимание, свойственное европейскому Просвещению на раннем этапе (Лейбниц, Шефтсбери, А. Поуп), и связанный с ним детерминизм - признание причинно-следственной связи, господствующей в мире и создающей относительный баланс добра и зла. Эти взгляды отразились в его ранних философских повестях («Задиг», 1747) и поэмах («Рассуждение о человеке», 1737). В середине 1750-х годов Вольтер отходит от этой концепции и предпринимает решительную критику оптимистической философии Лейбница. Толчком послужил, с одной стороны, его прусский опыт, с другой - Лиссабонское землетрясение 1755 г., разрушившее не только большой город, но и оптимистическую веру многих современников в мудрость всеблагого высшего Промысла. Этому событию посвящена философская поэма Вольтера о гибели Лиссабона, в которой он прямо выступает против теории мировой гармонии. На более широком материале эта полемика развита в философской повести «Кандид, или Оптимизм» (1759) и ряде памфлетов («Невежественный философ» и др.).

Большое место в творчестве Вольтера занимают исторические труды. В первом из них, «История Карла XII» (1731), дается жизнеописание шведского короля, который, по мысли Вольтера, представлял архаичный, обращенный в прошлое тип монарха-завоевателя. Его политическим антагонистом выступает Петр I - монарх-реформатор и просветитель. Для многих теоретиков государственной власти фигура Петра представлялась в ореоле идей «просвещенной монархии», который они тщетно искали среди западноевропейских правителей. Для Вольтера сам выбор этой антитезы (Карл - Петр) подтверждал его основную философско-историческую идею: борьбу двух противоположных принципов, олицетворяющих прошлое и будущее и воплощенных в выдающихся личностях. Книга Вольтера написана как увлекательное повествование, в котором динамичное действие сочетается с беспощадной меткостью оценок и живым искусством портрета героев. Такой тип исторического повествования был совершенно новым и резко контрастировал с официальными славословиями и скучной фактографией, которые господствовали в исторических сочинениях его времени. Новым было и обращение к только что отшумевшим, современным событиям. Тридцать лет спустя Вольтер вновь обратился к фигуре Петра - на этот раз в специальном труде, написанном по поручению русского двора: «История России в царствование Петра» (1759 - 1763). В эти годы, когда его особенно волновала проблема вмешательства церкви в дела государства, для него на первый план выдвинулась независимая политика Петра, ограничившего полномочия церкви чисто религиозными делами.

Анализу недавнего прошлого национальной истории посвящен фундаментальный труд «Век Людовика XIV» (1751), в котором Вольтер развертывает широкую панораму жизни Франции при предыдущем царствовании. В отличие от традиций историографии того времени, писавшей истории королей и военных походов, Вольтер подробно останавливается на экономической жизни, на реформах Кольбера, на внешней политике, религиозных спорах и, наконец, на французской культуре «золотого» классического века, которую Вольтер высоко ценил. Книга Вольтера была запрещена цензурой не только из-за критической оценки покойного монарха, но и из-за слишком явного контраста блестящего прошлого века и ничтожного нынешнего.

Самым значительным историческим сочинением Вольтера явился его труд по всемирной истории «Опыт о нравах и духе народов» (1756), представляющий по замыслу и широте охвата известную аналогию с трудом Монтескьё «О духе законов». В отличие от своих предшественников, начинавших историю рода человеческого с грехопадения Адама и Евы и доводивших ее до эпохи переселения народов, Вольтер начинает историю человечества с первобытного состояния (о котором отчасти судит по описаниям жизни дикарей на далеких островах Тихого океана) и доводит ее до открытия Америки. Здесь особенно отчетливо выступает его философия истории: мировые события подаются под знаком борьбы идей - разума и суеверий, гуманности и фанатизма. Тем самым историческое исследование подчинено у Вольтера все той же публицистической и идеологической задаче - разоблачению жрецов и священнослужителей, равно как и основателей религиозных учений и институтов.

Те же принципы философского и одновременно публицистического подхода к историческому материалу лежат в основе уже первой большой поэмы Вольтера «Генриада» (1728), воспевающей Генриха IV. Для Вольтера он воплощает идею «просвещенного монарха», поборника веротерпимости. В поэме изображена эпоха религиозных войн во Франции (конец XVI в.). Один из самых впечатляющих ее эпизодов - описание Варфоломеевской ночи, о которой Генрих рассказывает английской королеве Елизавете. Сама поездка Генриха в Англию представляет собой свободный вымысел поэта, но, по мнению Вольтера, такой вымысел правомерен, даже когда речь идет о сравнительно недавнем прошлом, хорошо известном читателям, - все дело в том, чтобы вымысел оставался в пределах «возможного», не противоречил ему. Английский эпизод нужен Вольтеру, чтобы ввести описание государственного устройства Англии, религиозной терпимости, т. е. тех тем, которые вскоре будут развернуты в «Философских письмах». Другим примером «актуализации» исторического материала может служить «вещий сон» Генриха (традиционный мотив эпической поэмы), в котором св. Людовик рассказывает ему историю Франции и ее ближайшее будущее при потомках Генриха - Людовиках XIII и XIV, т. е. уже прямым образом доведенное до современности. Эту «актуализацию» Вольтер пытался совместить с каноническими правилами построения классической эпопеи: следуя античным образцам - Гомеру и Вергилию, - он вводит традиционные сюжетные мотивы: бурю на море, любовный эпизод в замке красавицы Габриели д’Эстре, в объятиях которой Генрих чуть было не забывает о своей высокой миссии, и т. д. Вольтер пытается в рационалистическом духе переосмыслить и обязательный «верхний пласт» действующих лиц -вместо античных богов, вмешивающихся в судьбы людей, он вводит аллегорические фигуры Фанатизма, Раздора, Молвы. Однако эти попытки современного переосмысления поэтической системы, сложившейся в других условиях, на другом материале, оказались несостоятельными - актуальное содержание на каждом шагу приходило в столкновение с окостеневшей формой. Восторженно встреченная современниками, воспитанными в классическом вкусе, «Генриада» в дальнейшем утратила свое поэтическое звучание (за исключением впечатляющей картины Варфоломеевской ночи).

Гораздо более цельными и художественно действенными оказались опыты Вольтера в новом жанре «философской поэмы», рожденной эпохой Просвещения. В 1722 г. он написал поэму «За и против», в которой сформулировал основные положения «естественной религии» - деизма. В поэме он отвергает саму идею канонической и догматической религии, представление о Боге как неумолимой карающей силе, выступает в защиту жертв фанатизма, в частности языческих племен Нового Света. В дальнейшем Вольтер не раз обращался к жанру «философской поэмы», бессюжетной, сочетающей патетическое красноречие с меткими остроумными обличениями и парадоксами.

Самой известной поэмой Вольтера является «Орлеанская девственница», вышедшая в середине 1750-х годов без ведома автора в сильно искаженном виде. Вольтер работал над поэмой с середины 1720-х годов, постоянно расширяя текст, но публиковать ее опасался. Выход «пиратского» издания вынудил его выпустить ее в 1762 г. в Женеве, однако без имени автора. Поэма сразу же была внесена в «Список запрещенных книг» французской цензурой.

Задуманная первоначально как пародия на поэму второстепенного автора XVII в. Шаплена «Девственница», поэма Вольтера переросла в уничтожающую сатиру на церковь, духовенство, религию. Вольтер развенчивает в ней слащавую и ханжескую легенду о Жанне д’Арк как избраннице неба. Пародийно обыгрывая мотив чудодейственной силы, проистекающей из чистоты и девственности Жанны, ставшей залогом и условием ее победы над англичанами, Вольтер доводит эту мысль до абсурда: сюжет строится на том, что девичья честь Жанны служит предметом посягательств и коварных козней со стороны врагов Франции. Следуя традициям литературы эпохи Возрождения, Вольтер многократно использует этот эротический мотив, высмеивая, с одной стороны, ханжескую версию о сверхъестественной сущности подвига Жанны, с другой - показывая целую вереницу развратных, корыстных, лживых и вероломных священнослужителей разного ранга - от архиепископа до простого невежественного монаха. В истинно ренессансном духе описаны нравы, царящие в монастырях и при дворе изнеженного и легкомысленного Карла VII. В этом монархе времен Столетней войны и в его любовнице Агнесе Сорель современники без труда узнавали черты Людовика XV и маркизы де Помпадур.

В качестве «небесных сил», обязательных в высокой эпической поэме, Вольтер вводит двух враждующих святых - покровителей Англии и Франции - св. Георгия и св. Дениса. Традиционные сражения богов в гомеровском эпосе оборачиваются здесь рукопашной дракой, кабацкой потасовкой, откушенным ухом и поврежденным носом. Тем самым Вольтер продолжает традицию бурлескной поэмы XVII в., подававшей высокий сюжет в сниженно вульгарном духе. В таком же ключе выдержан и образ главной героини - краснощекой трактирной служанки с увесистыми кулаками, способной постоять за свою честь и обратить в бегство врагов на поле боя. Художественная структура поэмы насквозь пронизана пародийными элементами: кроме поэмы Шаплена пародируется сам жанр героической эпопеи с ее традиционными сюжетными ситуациями и стилистическими приемами.

«Орлеанская девственница» с момента своего появления и по сей день вызывает самые противоречивые оценки и суждения. Одни (например, молодой Пушкин) восхищались ее остроумием, дерзостью, блеском; другие негодовали по поводу «глумления над национальной святыней». Между тем подвиг Жанны как народной героини был недоступен сознанию Вольтера, ибо, согласно его исторической концепции, не народ вершит историю, а столкновение идей - светлых и темных. В «Опыте о нравах и духе народов» (1756) он с возмущением говорит о мракобесах-церковниках, «в своей трусливой жестокости осудивших эту мужественную девушку на костер». И одновременно он говорит о наивном, непросвещенном сознании простой крестьянской девушки, легко поверившей во внушенную ей идею своего божественного предназначения и избранничества. Жанна для Вольтера-историка - пассивное орудие и одновременно жертва чужих устремлений, интересов, интриг, а не активное действующее лицо истории. Это и позволило ему интерпретировать без какого-либо пиетета фигуру Жанны в своей сатирической антиклерикальной и антирелигиозной поэме.

Заметное место в художественном творчестве Вольтера занимают драматические жанры, в особенности трагедии, которых он за шестьдесят лет написал около тридцати. Вольтер прекрасно понимал действенность театрального искусства в пропаганде передовых просветительских идей. Он сам был превосходным декламатором, постоянно участвовал в домашних представлениях своих пьес. Его часто навещали актеры из Парижа, он разучивал с ними роли, составлял план постановки, которой придавал большое значение в достижении зрелищного эффекта. Много внимания он уделял теории драматического искусства.

В трагедиях Вольтера еще яснее, чем в поэзии, выступает трансформация принципов классицизма в духе новых просветительских задач. По своим эстетическим взглядам Вольтер был классицистом. Он принимал в целом систему классицистской трагедии - высокий стиль, компактность композиции, соблюдение единств. Но вместе с тем его не удовлетворяло состояние современного трагедийного репертуара - вялость действия, статичность мизансцен, отсутствие всяких зрелищных эффектов. Сенсуалист по своим философским убеждениям, Вольтер стремился воздействовать не только на разум, на сознание зрителей, но и на их чувства - об этом он не раз говорил в предисловиях, письмах, теоретических сочинениях. Этим и привлек его на первых порах Шекспир. Упрекая английского драматурга за «невежественность» (т.е. незнание правил, почерпнутых у древних), за грубость и непристойности, недопустимые «в порядочном обществе», за совмещение высокого и низкого стиля, сочетание трагического и комического в одной пьесе, Вольтер отдавал должное выразительности, напряженности и динамизму его драм. В ряде трагедий 1730 - 1740-х годов чувствуются следы внешнего влияния Шекспира (сюжетная линия «Отелло» в «Заире», «Гамлета» в «Семирамиде»). Он создает перевод-переделку шекспировского «Юлия Цезаря», рискнув обойтись в этой трагедии без женских ролей (вещь неслыханная на французских подмостках!). Но в последние десятилетия жизни, став свидетелем растущей популярности Шекспира во Франции, Вольтер всерьез встревожился за судьбу французского классического театра, явно отступавшего под натиском пьес английского «варвара», «ярмарочного шута», как он теперь называет Шекспира.

Трагедии Вольтера посвящены актуальным общественным проблемам, волновавшим писателя на протяжении всего его творчества: прежде всего это борьба с религиозной нетерпимостью и фанатизмом, политический произвол, деспотизм и тирания, которым противостоят республиканская добродетель и гражданский долг. Уже в первой трагедии «Эдип» (1718) в рамках традиционного мифологического сюжета звучит мысль о беспощадности богов и коварстве жрецов, толкающих слабых смертных на преступления. В одной из самых известных трагедий - «Заире» (1732) действие происходит в эпоху крестовых походов на Ближнем Востоке. Противопоставление христиан и мусульман проведено явно не в пользу первых. Веротерпимому и великодушному султану Оросману противостоят нетерпимые рыцари-крестоносцы, требующие от Заиры - христианки, воспитанной в гареме, чтобы она отказалась от брака с любимым ею Оросманом и тайком бежала во Францию с отцом и братом. Тайные переговоры Заиры с братом, неверно истолкованные Оросманом как любовное свидание, приводят к трагической развязке - Оросман подстерегает Заиру, убивает ее и, узнав о своей ошибке, кончает с собой. Это внешнее сходство фабульной линии «Заиры» с «Отелло» впоследствии послужило поводом для резкой критики со стороны Лессинга. Однако Вольтер совсем не стремился соперничать с Шекспиром в раскрытии душевного мира героя. Его задачей было показать трагические последствия религиозной нетерпимости, препятствующей свободному человеческому чувству.

В гораздо более острой форме проблема религии ставится в трагедии «Магомет» (1742). Основатель ислама предстает в ней сознательным обманщиком, искусственно разжигающим фанатизм народных масс в угоду своим честолюбивым замыслам. По словам самого Вольтера, его Магомет - «это Тартюф с оружием в руках». Магомет с пренебрежением говорит о слепоте «непросвещенной черни», которую заставит служить своим интересам. С изощренной жестокостью он толкает на отцеубийство воспитанного им и слепо преданного ему юношу Сеида, а потом хладнокровно расправляется с ним. В этой трагедии особенно отчетливо выступает принцип использования драматургом исторического материала: историческое событие интересует Вольтера не в своей конкретности, а как универсальный, обобщенный пример определенной идеи, как модель поведения - в данном случае основателя любой новой религии. Это сразу же поняли французские духовные власти, запретившие постановку «Магомета»; они увидели в ней обличение не одной лишь мусульманской религии, но и христианства. В трагедии «Альзира» (1736) Вольтер показывает жестокость и фанатизм испанских завоевателей Перу. В более поздних трагедиях 1760-х годов ставятся проблемы насильственно навязанного монашеского обета («Олимпия», 1764), ограничения власти церкви со стороны государства («Гебры», 1767). Республиканская тема развивается в трагедиях «Брут» (1730), «Смерть Цезаря» (1735), «Агафокл» (1778). Весь этот круг проблем требовал более широкого диапазона сюжетов, чем тот, который утвердился в классицистской трагедии XVII в. Вольтер обращался к европейскому средневековью («Танкред»), к истории Востока («Китайский сирота», 1755, с главным героем Чингисханом), к завоеванию Нового Света («Альзира»), не отказываясь, однако, и от традиционных античных сюжетов («Орест», «Меропа»). Тем самым, сохраняя принципы классицистской поэтики, Вольтер изнутри раздвигал ее рамки, стремился приспособить старую, освященную временем форму к новым просветительским задачам.

В драматургии Вольтера нашлось место и для других жанров: он писал тексты опер, веселые комедии, комедии-памфлеты, отдал дань и серьезной нравоучительной комедии - «Блудный сын» (1736). Именно в предисловии к этой пьесе он произнес свое ставшее крылатым изречение: «Все жанры хороши, кроме скучного». Однако в этих пьесах в гораздо меньшей степени проявились сильные стороны его драматического мастерства, тогда как трагедии Вольтера на протяжении всего XVIII в. занимали прочное место в европейском театральном репертуаре.

Самым ярким и живым в художественном наследии Вольтера остаются по сей день его философские повести. Этот жанр сформировался в эпоху Просвещения и впитал основные ее проблемы и художественные открытия. В основе каждой такой повести лежит некий философский тезис, который доказывается или опровергается всем ходом повествования. Нередко он намечен уже в самом заглавии: «Задиг, или Судьба» (1747), «Мемнон, или Благоразумие людское» (1749), «Кандид, или Оптимизм» (1759).

В ранних повестях 1740-х годов Вольтер широко пользуется привычной для французской литературы XVIII в. восточной стилизацией. Так, «Задиг» посвящен «султанше Шераа» (в которой склонны были видеть маркизу де Помпадур) и представлен как перевод с арабской рукописи. Действие развертывается на условном Востоке (в Вавилоне) в столь же условно обозначенную эпоху. Главы повести представляют собой совершенно самостоятельные новеллы и анекдоты, основанные на подлинном восточном материале и лишь условно связанные историей злоключений героя. Они подтверждают тезис, высказанный в одной из последних глав: «Нет такого зла, которое не порождало бы добро». Испытания и удачи, ниспосланные судьбой Задигу, каждый раз оборачиваются непредвиденным и прямо противоположным ожидаемому смыслом. То, что люди считают случайностью, на самом деле обусловлено всеобщей причинно-следственной связью. В этой повести Вольтер еще прочно стоит на позициях оптимизма и детерминизма, хотя это ни в малой степени не мешает ему сатирически изображать развращенные нравы двора, произвол фаворитов, невежественность ученых и врачей, корысть и лживость жрецов. Прозрачная восточная декорация легко позволяет разглядеть Париж и Версаль.

Гротескно-сатирическая манера повествования, характерная уже для этой повести, резко усиливается в «Микромегасе» (1752). Здесь Вольтер выступает учеником Свифта, на которого прямо ссылается в тексте повести. Используя свифтовский прием «измененной оптики», он сталкивает гигантского жителя планеты Сириус - Микромегаса - с значительно меньшим по размерам жителем Сатурна, потом показывает увиденных их глазами ничтожных, еле различимых насекомых, населяющих Землю: эти крошечные существа, всерьез мнящие себя людьми, копошатся, злобствуют, истребляют друг друга из-за «нескольких кучек грязи», которых они никогда не видели и которые достанутся не им, а их государям; они ведут глубокомысленные философские споры, которые нимало не подвигают их на пути познания истины. На прощание Микромегас вручает им свои философский труд, написанный для них мельчайшим почерком. Но секретарь Академии наук в Париже не обнаруживает в нем ничего, кроме белой бумаги.

В самой глубокой и значительной повести Вольтера «Кандид» отчетливо выступает философский перелом, происшедший в сознании писателя после возвращения из Пруссии и Лиссабонского землетрясения. Оптимистическая идея Лейбница о «предустановленной гармонии добра и зла», о причинно-следственной связи, царящей в этом «лучшем из возможных миров», последовательно опровергается событиями жизни главного героя -скромного и добродетельного юноши Кандида: за несправедливым изгнанием из баронского замка, где он воспитывался из милости, следуют насильственная вербовка в рекруты, истязание шпицрутенами (отголосок прусских впечатлений Вольтера), картины кровавой резни и мародерства солдат, Лиссабонское землетрясение и т. д. Повествование строится как пародия на авантюрный роман - герои переживают самые невероятные приключения, которые следуют друг за другом в головокружительном темпе; их убивают (но не до конца!), вешают (но не совсем!), потом они воскресают; любящие, разлученные, казалось бы, навеки, встречаются вновь и соединяются счастливым браком, когда от их молодости и красоты не осталось и следа. Действие переносится из Германии в Португалию, в Новый Свет, в утопическую страну Эльдорадо, где золото и драгоценные камни валяются на земле как простые камешки; потом герои возвращаются в Европу и, наконец, обретают мирное убежище в Турции, где разводят плодовый сад. Уже сам контраст между приземленно бытовой концовкой и напряженно-драматическими событиями, предшествующими ей, характерен для гротескной манеры повествования. Действие с его неожиданными, парадоксальными поворотами, стремительной сменой эпизодов, декораций и персонажей оказывается нанизанным на непрекращающийся философский спор между лейбницианцем Панглоссом, пессимистом Мартеном и Кандидом, который постепенно, умудренный жизненным опытом, начинает критически относиться к оптимистической доктрине Панглосса и на его доводы о закономерной связи событий отвечает: «Это вы хорошо сказали, но надо возделывать наш сад». Такая концовка повести может означать нередкий у Вольтера уход от какого-либо определенного решения, от выбора между двумя противоположными концепциями мира. Но возможно и другое толкование - призыв обратиться от бесполезных словопрений к реальным, практическим, пусть даже малым, делам.

Действие повести «Простодушный» (1767) целиком развертывается во Франции, хотя главный герой - индеец из племени гуронов, силой обстоятельств оказавшийся в Европе. Обращаясь к столь популярному в эпоху Просвещения «естественному человеку»,

Вольтер применяет здесь прием «остранения» (понятие «остране-ние» введено В. Б. Шкловским в 1914 г.), использованный еще Монтескьё в «Персидских письмах» и Свифтом в «Путешествиях Гулливера». Франция, ее общественные институты, деспотизм и произвол королевской власти, всесилие министров и фавориток, нелепые церковные запреты и установления, предрассудки показаны свежим взглядом человека, выросшего в другом мире, других условиях жизни. Простодушное недоумение героя по поводу всего, что он видит и что становится на пути его соединения с любимой девушкой, оборачивается для него цепочкой злоключений и преследований. Условно-благополучной концовке «Кандида» и «Задига» противостоит здесь печальная развязка - гибель добродетельной девушки, жертвующей своей честью, чтобы вызволить из тюрьмы своего возлюбленного. Конечный вывод автора на этот раз гораздо более однозначен: лейбницианской формуле, низведенной до уровня бытовой мудрости «Нет худа без добра», он противопоставляет суждение «честных людей»: «Из худа не бывает добра!» Пародийный гротеск, стилистика диссонансов и нарочитых преувеличений, господствующая в «Кандиде», сменяется в «Простодушном» сдержанной и простой композицией. Охват явлений действительности более ограничен и отчетливо приближен к условиям французской жизни. Сатирический эффект достигается здесь на протяжении повествования посредством «иного видения» глазами гурона и кульминируется в безрадостной концовке: жертвы и испытания были впустую; каждый получил свою толику жалких подачек и мизерных благ - от лимонных леденцов до алмазных серег и небольшого церковного прихода; гнев, возмущение и негодование тонут в трясине сиюминутного благополучия.

В философских повестях Вольтера мы тщетно стали бы искать психологизм, погружение в душевный мир персонажей, достоверную обрисовку человеческих характеров или правдоподобный сюжет. Главное в них - предельно заостренное сатирическое изображение социального зла, жестокости и бессмысленности существующих общественных институтов и отношений. Этой суровой реальностью и проверяется истинная ценность философских истолкований мира.

Обращенность к действительной жизни, к ее острым общественным и духовным конфликтам пронизывает все творчество Вольтера - его философию, публицистику, поэзию, прозу, драматургию. При всей своей злободневности оно глубоко проникает в суть общечеловеческих проблем, выходящих далеко за пределы той эпохи, когда жил и творил писатель.